contemplativeВ какой-то момент мне захотелось что-то изменить. И даже не в жизни - хотя, это перманентное желание, просто не оформившееся. Было ощущение необходимости встряски. Ничего, кроме перемены прически, мне в голову не пришло. Мои, всегда коротко постриженные, волосы, не дают простора для фантазии. Поэтому, единственное, что я придумала, оставить длинный чуб сбоку и покрасить его в красный цвет. Непостижимо, но это совершенно меняет восприятие окружающего мира. Как-то раз, в небольшом магазинчике в Иерусалиме, продавщица усмехнулась:
- Шенкинская?
Я почти возмутилась:
- Нет, с чего ты взяла? Иерусалимская...
- Иерусалимская?!, - недоверчиво посмотрела на меня продавщица, - С таким цветом?! Да ну, не может быть...
Я рассмеялась. Тогда, наверное, я поняла, что сочетание этих миров оно в человеке. Я давно не Шенкинская. Прожив в Тель-Авиве столько лет, сегодня я чувствую себя чужой на его улицах. Но, видимо, где-то в глубине, остался неуловимый налёт Шенкин. Именно он тянул меня за руку, когда я красила чуб. На самом деле, я хотела покрасить его в зелёный, но, столько лет меня знающий, брадобрей, рассмеялся:
- Давай, мы сначала попробуем что-то, максимально приближенное к естественному.
Я не знаю чем красный ближе к естественному, но я послушалась. Иерусалим, в отличие от Шенкин, недоверчиво относится к красным и зелёным чубам. Он снисходителен, но удивлён. Он не понимает этого. Шенкин понимает. Шенкин понимает и принимает метания души, беспокойство и ощущение потерянности. Он не строг и не размерен, он сумасшедший и непредсказуемый. Когда-то, когда я жила там, мне нравилось приходить в полдень в одно из многочисленных кафе и просто сидеть за столиком с чашкой кофе, которую, кажется, можно было пить целую вечность. Просто наблюдать - наблюдать за этой жизнью, ощущая свою причастность. Наблюдать за смешными переругиваниями пожилых консерваторов с молодыми бунтарями.
- Что за молодежь! Вот в наше время... - бурчит пожилой мужчина на автобусной остановке, наблюдая за молодым нечто, усевшимся на асфальт.
Нечто вынимает изо рта жевательную резинку, приклеивает её к мочке уха и беззлобно огрызается:
- Что поделаешь, мы такие!
Я люблю Шенкин. Он иной, он сумасшедший, странный; весёлый и грустный одновременно. Он - Тель-Авив - холм весны. Он самая настоящая весна, во всех её проявлениях - капризный, непредсказуемый, наивный, бурчащий и невероятно ласковый....
