helma Всегда думала, что в самолёте говорит автомат -- кого-то записывают и он потом говорит: "теперь, пожалуйста, отключите телефоны, компьютеры, планшеты и прочее". Но как-то раз мы летели, не вспомню уже даже куда, и я поверила в то, что это не запись, что это говорит человек. Очень весёлый человек. Сначала он сообщил, как всегда, о том, что надо отключить все телефоны и компьютеры. Потом добавил -- "нет, правда, пожалуйста, отключите все телефоны и компьютеры. Особенно телефоны". Мы посмеялись и думали, что на этом всё закончилось. Но у автомата-человека было задорное настроение и он продолжил:
- Все телефоны -- я имею в виду все. Даже айфоны. Там есть такая кнопочка, слева на экране, на ней написано: отключить. Нет, не надо нажимать на кнопочку, которая переводит телефон в режим вибрации. Перевести телефон в режим вибрации -- не называется выключить его. Это называется по-другому. Если вы не можете, по каким-либо причинам, физическим или психологическим, нажать на кнопочку, на которой написано "выключить", на ту, которая полностью выключает ваш телефон, у нас есть специально обученный персонал, который поможет вам это сделать. Правда, я серьёзно. Наш персонал знает, где находится эта кнопочка у айфонов, смартфонов и даже у старых моделей. Любых: есть специалисты по самсунгу, по нокиа, по мотороле, айфону, правда про айфон я уже говорил. Но я уверен, что среди наших пассажиров нет ни одного, который бы пользовался старой моделью. У нас самые лучшие пассажиры. Они лучше всех на свете умеют нажимать на правильную кнопочку. Леди и джентльмены, мадам и месье, давайте дружно -- поднесите указательный палец к экрану телефона и нажмите на кнопочку. На ту, на которой написано "выключить".
Мы слушали его ещё несколько раз. Пауза -- минуты три, -- и после новая пламенная речь про кнопочку. Пассажиры переглядывались, улыбались и что-то шептали. Хорошее настроение на весь полёт было обеспечено. И тогда я поняла, что даже если почти всегда такое говорит автомат, то всегда есть тот самый случай, когда у кого-то из команды хорошее настроение и он решает сам толкнуть речь. Пламенную.
В этом полёте попался не менее весёлый заменитель автомата. Он опять долго рассказывал куда поднести палец, на какую кнопочку нажать, но, под самый конец, не выдержал и расхохотался. После чего отключился. Пассажиры немного попереглядывались и уткнулись в окна.
Рядом с окном сидела девочка. Тонкая белая, почти прозрачная, кожа, светло-русые волосы, кокетливо скреплённые двумя бабочками на висках, небольшие очки, джинсы-клёш. Кажется, она сошла с плакатов хиппи шестидесятых годов -- сумасшедшая и невесомая. Девочка внимательно смотрела в окно, пока самолёт набирал высоту, и что-то выводила тонким пальцем на стекле. Самолёт набирал и набирал высоту, девочка пыталась смотреть вниз -- туда, где только что были зелёно-серо-коричневые квадраты. Квадраты таяли и таяли, пока не растаяли окончательно. За окном повисли плотные, тугие молочные облака. Девочка откинулась на спинку кресла, посмотрела куда-то вперёд и прошептала-выдохнула: "вот и всё. Ничего не осталось. Ничего." В её глазах не было грусти, нет -- была в них бесшабашная радость человека, который только что спасся. Девочка достала большую плитку шоколада, долго водила ногтем, подцепляя и отклеивая бумажную лакированную обёртку. Обёртка сдалась и разошлась, обнажив серебристую фольгу. Она разглаживала фольгу, пытаясь так же аккуратно её открыть. Наконец фольга поддалась и на свет появился кремовый бок с красивыми вкраплениями изюма и орехов. Девочка очертила ногтем дольку, аккуратно отломала ровно одну дольку и вернула на место фольгу, а затем и обёртку. Она смотрела попеременно то в окно, то на дольку, будто сравнивая цвет. Вздохнула, долька исчезла на вдохе.
***********************
На вид ему около шестидесяти. Он высокий, худой, немного горбится и всё время улыбается. Голос у него тихий, жесты скупые, а глаза светятся. Светятся так, как у самого счастливого человека на земле.
- Моей дочке сейчас восемь с половиной, сыну шесть. Они у меня такие, ух какие, -- он задумчиво смотрит в окно машины, сглатывает и продолжает, -- все дети замечательные, но что я могу сделать, если мои самые лучшие. Кроме твоих, конечно.
Вопрос застрял поперёк горла, ужасно неудобно, невозможно -- но хочется, очень хочется спросить. Неужели он моложе, неужели просто плохо выглядит? Нет, не может быть. Но тогда -- какие же они молодцы!
- Мне пятьдесят восемь. Жена немного младше. Только не спрашивай, сколько ей лет -- такое говорить вслух нельзя. Она же женщина! Мы обязательно в этом году повезём детей в Нью-Йорк, а то смешно же, право слово -- в Париже они уже были два раза, в Лондоне были, в Дании были -- жили целый месяц в небольшом городке. Совсем небольшом. А в Нью-Йорке ни разу не были. Ну смешно же, правда? Я тебе фотографии покажу. Завтра покажу. Ты увидишь -- у меня самые лучшие дети, я совершенно серьёзно. Роза -- она очень любит рисовать, занимается балетом, поёт. Только учиться не хочет. Не совсем не хочет. Иногда хочет, а иногда -- встаёт утром: "не пойду я сегодня в школу, не пойду и всё!" Мы её спрашиваем, мол, почему? А она упрямо качает головой: "не хочу, и всё тут. Просто не хочу". Ну тогда мы ей объясняем как это важно, как это нужно. Она идёт, иногда очень грустно, но идёт. Иногда уже даже не грустно -- сама вдруг что-то там вспоминает, и вдруг: "конечно, пойду! Мы же сегодня с Сюзи договорились рисовать вместе". Фернандо за ней повторяет -- как обезьянка. Ой, они вообще такие обезьянки -- что одна, что второй! Я покажу тебе фотографии, сама увидишь!
Две небольших фотографии: на одной улыбающаяся во весь рот девочка, на второй сдержанный, почти не улыбающийся, мальчик. Оба темноволосые, смуглые, похожие на выходцев из Латинской Америки. Наверное, жена, -- думаю я. Мальчик, несмотря на совершенную непохожесть, чем-то невероятно похож. Такая же сдержанная улыбка, такой же нос, похожий взгляд. А может не поэтому? Может потому, что даже на фотографии глаза светятся?
- Мальчик на тебя очень похож. Очень. Девочка не похожа, а мальчик похож. -- Девочка действительно совсем не похожа. Открытое лицо, там не улыбка, там громкий смех; там не тихий голос и небольшая сутулость -- там прямая спина, открытый взгляд, звонкий голос. Это видно даже на фотографии.
- Правда? -- отчего-то он невероятно рад, -- Ты правда думаешь, что он на меня похож?
- Правда, -- я действительно вижу много общих черт. Мне даже кажется, что я слышу голос Фернандо -- такой же тихий, немного как бы стесняющийся, доброжелательный, но чуть отстранённый.
- Это не мои дети, -- он перехватывает мой взгляд и быстро продолжает, будто боится не успеть сказать, -- Это не наши дети. Мы их усыновили. Обоих. Они из Гватемалы. Розе было семь месяцев, когда мы привезли её домой, а Фернандо четыре. Их уже успели к тому времени оформить в приёмные семьи, но приёмные родители вернули их назад в сиротский приют. Они им чем-то не понравились. Одинаковая история с обоими, представляешь? Мы тогда никак не могли понять, как же Роза кому-то не угодила, а потом, когда у нас появился Фернандо, так перестали думать совсем. Если уж он не понравился... Но они, мне кажется, не помнят те семьи. Как ты думаешь?
Я не думаю. Мне страшно дышать. Мне хочется только слушать.
- Конечно, не помнят! -- я действительно в это верю. Я не помню себя семимесячной, а значит никто не помнит. Мне очень надо в это поверить сейчас. Очень. -- Вы их родители, только вы! Иначе и быть не может. А они ваши дети, только ваши!
- Ты понимаешь, я просто поздно женился. Поздно. И своих никак не получалось. Мы и решили. Но и они свои, понимаешь?
- Понимаю, конечно, -- я тороплюсь сказать, тороплюсь вздохнуть, -- Я совершенно согласна!
- Вот ты согласна, а многие считают, что если биологически не твой, то не твой вовсе. Ладно бы просто считали, так говорят же. Ну да ладно, -- он смотрит на фотографии, проводит пальцем по лицу Фернандо и вдруг смеётся, -- а ведь правда же похож на меня, а? Мне многие говорят. Бывает же такое. А когда только привезли его, совсем не был похож. Вообще. А потом стал. Со временем. Удивительно, правда?
Смуглый черноволосый мальчик на фотографии сдержанно улыбается. Те же глаза, та же улыбка -- и свет в глазах. Такой же свет. Он полностью седой, огромные очки -- на пол-лица. Сдержанно улыбается и всё смотрит на фотографию.
- Ой, я совсем забыл -- подожди минуту, мне надо позвонить жене. Мне же завтра машина нужна. Минуту, хорошо?
Он поднимает трубку, набирает номер. Стоит спиной, но я вижу его улыбку.
- Я могу завтра забрать машину? Да, конечно, успею. Ты отвези их в школу, а я отвезу Розу на балет. Нет, ну почему ты? Ты же в прошлый раз отвозила! В этот раз я хочу отвезти её на балет. Я успею, конечно. У неё же в половину пятого, правильно? Ну вот -- а я в четыре уже освобожусь. И машина у меня. Я сам отвезу её на балет. Да, дорогая. Я не забуду. Я скоро выезжаю. Скоро буду.
На стенах висят рисунки. Вот две цветные кляксы -- Роза, год; вот прямые линии -- Фернандо, пятнадцать месяцев; лебедь -- Роза, три года; кораблик с чайками, плывущий куда-то вдаль, под белыми пушистыми облаками -- Фернандо, четыре года. Фотография на фоне Эйфелевой башни, красивая каллиграфическая надпись: первый визит Фернандо в Париж. Где-то, наверняка, похожая со второго визита. Такая же с Розой -- Люксембуржский сад, солнце, смеющаяся Роза, красивая вязь: Роза впервые в Париже. Он перехватывает мой взгляд:
- Вот это -- когда мы в первый раз в Париж их повезли. Нет, определённо -- обязательно в этом году возьмём отпуск на неделю и поедем в Нью-Йорк -- стыдно же просто. Тебе нравится Нью-Йорк?
Мне очень нравится Нью-Йорк. Он мне настолько нравится, что мне нравится даже просто думать о нём. Я понимаю почему и откуда столько людей, влюблённых в это царство стекла и бетона. Кажется, я улыбаюсь.
- Ладно, пойдём обедать. Тебе чего хочется? Есть несколько ресторанов на выбор: китайский, корейский, таиландский, средиземноморский, американский... Ещё что-то есть, я сейчас вспомню.
- Не вспоминай, -- смеюсь я, -- пошли в таиландский.
Я понимаю, что больше всего на свете, в этот момент я хочу пад тай. Только пад тай, и ничего больше.
******************************
Мальчик в ресторане совсем ребёнок -- едва семнадцать.
- Ты уже выбрала?
- Мне пад тай -- с курицей.
- Острый?
- Очень острый, -- я загораюсь, а вокруг смеются.
- Ты уверена, что очень острый? Может я принесу просто острый, но принесу ещё перца и специй, если захочешь, добавишь сама.
Я очень люблю острое. Никогда не боялась. Почему-то теряюсь и соглашаюсь на просто острый и специи рядом.
- Ты когда-нибудь ела наш пад тай? -- мальчик выразительно смотрит на меня.
- Нет, никогда, а что?
- О! -- он так смотрит на меня, что я понимаю, что до этого момента я и не жила вовсе, -- У нас самый лучший в мире пад тай! Вот увидишь! Будешь ещё просить -- увидишь!
Пад тай пахнет так, что можно сойти с ума. Сверху крошки поджаренного блестящего арахиса, белеют проростки фасоли маш -- они приятно хрустят во рту, оттеняют тающую лапшу, пересыпанную жгучим красным перцем, овощами и яйцом. Мне хочется остаться здесь навсегда. Хочется есть этот пад тай каждый день -- на завтрак, на обед и на ужин. Именно этот. Кажется, это второй идеальный пад тай в моей жизни. Первый мы ели в какой-то забавной забегаловке в Торонто. На стенах висели картины -- их рисовали работники ресторана. Прошлые и настоящие. Где они нашли столько художников? Почему художники работали именно в этом ресторанчике? Деревянный лакированный стол, две скамейки -- мы сидели на скамейках, друг напротив друга, а за дверью была зима, было холодно, шёл снег. Там были собраны блюда со всего света. Отовсюду по чуть-чуть. Там был изумительный пад тай. Никак не вспомнить, был ли он лучше. Мальчик смотрит и ждёт:
- Ну как?
- Потрясающе, -- выдыхаю я. Мне неудобно говорить, во рту у меня жгучий тающий пад тай, но мальчик ждёт. Я глотаю, -- Действительно -- лучший пад тай!
Я почти не вру. Я действительно плохо помню тот пад тай. Мы забежали согреться и я увидела картины на стенах и пад тай в меню. Мы, конечно, остались. Но я никак не могу вспомнить, какой лучше.
Мальчик радостно восклицает:
- Я же тебе говорил! Я же тебе говорил!
Он так рад, что мне кажется, будто это он готовил это пад тай. Но это, конечно, не он. Впрочем, какая разница? Пад тай, как и всё хорошее, заканчивается чуть быстрее, чем я ожидала. Как же так? Ведь только что была полная тарелка, куда же он делся?
"Твоя удача изменится", -- говорит мне предсказание, выведенное на тонкой полоске бумаги, выпавшей из хрустящего кривого печенья. Я замираю и читаю ещё раз. Мне иногда везёт, иногда не очень, но вот это -- это же значит, что теперь мне будет везти всегда. Всегда. Какое счастье.
На улице холодно. Я с удовольствием затягиваюсь. Я практически полностью счастлива.
***************************
Впервые за много лет видела обледенелые деревья. Ни снега, ни сосулек, только тонкие ветки, полностью покрытые ледяным колпаком. Лёд повторяет очертания ветки, почек, шишек. Деревья блестят на солнце и кажутся сделанными из хрусталя. Ничего лишнего, только тонкий слой льда на всех ветках.
- Ты видела такое? -- у меня спрашивают несколько ехидно, -- В Израиле такого, небось, нет.
- В Израиле нет. Впрочем, я и не помню, видела ли я такое вообще когда-либо. Как же красиво -- хрустальное царство.
- Красиво. С этим не поспоришь. Но когда льда слишком много, ветки ломаются и падают. Потом такой бардак -- все дороги покрыты ветками.
На фотографии он в шлеме, с ледорубом, на фоне снежных вершин. На другой кто-то ползёт по отвесной стене -- кажется, без страховки, просто с ледорубом.
- Это ты?! -- я не могу оторвать взгляда от фотографий.
- Это? Ну да, я. Я альпинизмом увлекаюсь. Мы все чем-нибудь увлекаемся. Ты пишешь рассказы, я хожу в горы. Я лёд люблю. Азарт. Отвесную стену. Такое ничем не заменишь.
Я понимаю. Когда-то давно я была в горах -- это было несерьёзно, это было так. Мне бы хотелось вот так -- с ледорубами, по отвесной стене. Может, ещё и схожу.
**************************
Впереди пара с ребёнком. Ощущение, что они сошли с рекламы Вудстока. Она: крупная, широкоплечая. Крупные черты лица. Ярко-розовые крупные тяжёлые кудри до середины спины. На ней розовая майка, потёртые джинсы и короткий джинсовый пиджак. Он: чуть пониже её, ладно сложенный, накаченный. Бицепсы как моя нога. На левой руке круговая вязь -- татуировка, немного полинявшая от времени. Он лысый как колено, у него совершенно плоский затылок и детская улыбка. С ними девочка лет пяти. На девочке зелёные лосины, белая кружевная балетная пачка, джинсовый пиджак. На ногах высокие кеды. Кеды заканчиваются где-то на середине икры. Белый шнурок, синие кеды, аппликация из каких-то диковинных цветов от стопы до самого верха. Перед ними стоят две женщины лет шестидесяти. Одна -- похожа на них. Наверное, лет двадцать назад, она и сама ходила в джинсах, кедах и у неё были розовые волосы. У неё такая же татуировка, как и у мужчины. Круговая вязь. Кажется, она даже полиняла одинаково. Вторая: сентиментальная хохотушка. Вторая задирает девочку, разговаривает с ней будто с ребёнком:
- Какие у тебя щёчки! Твоя щёчка так и требует, чтобы её ущипнули! Дай я ущипну, можно?
Девочка отходит на шаг, а меня подмывает подойти и сказать женщине то же самое: какие щёчки, можно ущипнуть? Но я молчу. Внезапно поворачивается первая:
- Какие у тебя классные кеды! Просто классные!
Девочка оживляется, поднимает ногу и радостно демонстрирует кеды:
- Я сама цветы наклеила, ты видишь? Смотри какие они высокие, смотри какой шнурок! А как тебе моя юбка? -- девочка задорно кружится, белые кружева летают в воздухе, обнажая ярко-зелёные лосины.
- Шикарная юбка, просто шикарная! -- восхищается первая, осторожно подталкивая вторую вперёд.
**********************
Нет, в самолётах говорит определённо не автомат. Измученные трёхчасовым ожиданием, мы и экипаж наконец-то заходим в самолёт. Никак не могли вылететь -- в воздухе была пробка. Пока не рассосётся пробка, не полетим -- разводили руками диспетчеры. Наконец, пробка рассосалась. Мы уселись на свои места и в динамике раздался голос:
- Мы просим отключить все устройства. В частности, пожалуйста, отключите ваши BlackBerry. -- он замолчал и продолжил, -- А также блюберри*, кранберри**, брэдбери, питербери и вообще все имеющиеся берри***. Если вы сами не сможете этого сделать, то... -- я приготовилась услышать про специально обученный персонал, -- В общем, люди мои дорогие, -- продолжил он смешно-устало, -- мы, наконец-то, вылетаем. Выключите всё, а то не полетим!
Мужчина на соседнем сиденье задумчиво нажал на кнопку "выключить" на своём BlackBerry, улыбнулся и пробормотал: домой.
Я незаметно кивнула: домой!
* -- черника
** -- клюква
*** -- ягоды
