Я -- самый настоящий самоуверенный герой. Мне совершенно необходимо читать эту сказку, чтобы научиться всему тому, чему, как видимо, я до сих пор так и не научилась.
*****************
Иногда, в самые ответственные моменты, приходят самые безответственные мысли. Вот ссоришься с любимым/партнёром/мужем/другом (хоть чёртом назови -- не так ли?) и первая мысль всегда о том, как пакуешь чемодан. И всегда так ясно представляется, как ты пакуешь этот самый чемодан, как укладываешь в него все эти самые необходимые майки, кружки, бумажки. Ясно видишь как гордо выходишь, волоча за собой этот самый чемодан -- разве что, немного спотыкаешься у двери, да и то, только для того, чтобы "любимая, я всё осознал, пoжалуйста, никуда не уходи, я больше никогда, ни за что, ни под каким предлогом (кстати, дорогая и несравненная, если тебя не затруднит и ты мне всё-таки скажешь, почему, чёрт тебя побери, ты собрала чемодан в этот раз, это будет невероятным подспорьем в будущем, впрочем, не имеет значения, родная, я понимаю, что ты уже давно забыла, посему закончили со скобками) не буду так больше делать! Как? А вот именно так -- больше никогда! Никогда, родная! И подумай, золото -- ну куда ты, в самом деле сейчас пойдёшь? Ночь на дворе -- давай завтра. Честное слово -- завтра, если захочешь, сразу и немедленно... Но завтра, ладно?" И сразу думаешь о том, как вышла, а там, на воле, принц, конь, сабля, меч -- все атрибуты и весь антураж. Но вот что удивительно -- когда ругаешься с родителями, отчего-то, совершенно ни одной такой мысли. И нет чтобы -- я вот сейчас пойду, а там, за поворотом, самые лучшие родители; такие, о которых всю жизнь мечтала. Такие, которые никогда с тобой не будут ссориться, будут со всем согласны, будут всегда: ах да, дорогое чадо, как же мы могли подумать иначе? Ты же такое умное, наше золотое чадо -- куда нам с тобой тягаться?
И грустно затягиваешься и понимаешь, что таких родителей, в отличие от принцев, просто нет. Да и чадо, наверное, не так уж и право на этот раз (несмотря на то, что в предыдущие сто тысяч раз, конечно же, несомненно, кто бы спорил -- как кто, именно родители!) и, чёрт возьми, никуда не денешься, от них тебе никуда не деться. Каких выдали, с такими и живёшь. И после третьей затяжки приходит неожиданное понимание -- какое же это счастье, что мне выдали именно этих. Ведь с другими, с другими -- чёрт, что я вообще буду делать с другими?!
****************
В Иерусалиме всегда прохладно и светло. В Иерусалиме так прекрасно, как только может быть только в Иерусалиме. И, несмотря на то, что нет иерусалимской смеси, нет сил даже расстраиваться -- ты уже в Иерусалиме. И выдыхаешь-выплёвываешь -- мне, пожалуйста, шварму! Только побольше острого, побольше хумуса, ещё много-много фиолетового лука. А он смеётся тебе в лицо, задирает и дразнится -- выдержишь? А ты ему -- ха! Да это же вообще раз плюнуть!
Потом бродишь по узким улицам и слушаешь как со всех сторон к тебе, именно к тебе: красавица, подожди! Красавица, у меня для тебя что-то есть! У меня! Я тебе! Сердце! И тихо смеёшься в ладошку и добавляешь про себя, чтобы не обидеть -- да что там сердце, даже печень и поджелудочную! И хочется петь и прыгать. Хочется ходить и ходить. Хочется молчать и слушать. Невозможно говорить тогда, когда говорит сам Иерусалим. Он тебе говорит женским писклявым голосом, выученным, заученным наизусть -- сюда так нельзя, надо обязательно прикрыться! И ты берёшь безразмерное покрывало, чтобы скрыть свою наготу, чтобы предстать настолько скромно, насколько возможно. И ты почти смирился, когда из-под ног выныривает очередная пародия на сопрано -- а ноги, ноги?! И ты поворачиваешься, и голосом самого города, безмятежно, насколько возможно, но уверенно -- да что ты, хватит уже того, что есть! И призрак исчезает, растворяется в толпе, а ты стоишь и гладишь тёплую равнодушную стену, надеясь, что она тебя услышит. Услышит ровно то, что ты действительно пытаешься сказать, а совсем не то невнятное бормотание, которое вырывается из тебя, несмотря на все попытки сформулировать чёткую мысль. Здесь нет чётких мыслей. Нет лжи. Нет правды. Есть только ты, Иерусалим и сумасшествие, царящее здесь всегда и на время поглотившее тебя тоже.
Зато потом ты бредёшь по узким улицам и внезапно покупаешь какую-то сладость, которая оказывается самым вкусным из всего того, что ты когда-либо ел в жизни. Сладость отдаёт мёдом, лимоном, солоноватым сыром и чем-то таким, что никак невозможно описать -- даже писклявым сопрано.
А потом.... Потом ты сидишь и слушаешь а капелла -- они поют тебе о золотом Иерусалиме и, почти сквозь слёзы, ты думаешь немного свысока -- какая пошлость! Нет, ну какая пошлость! И плывёшь сквозь звуки, смотря на ночной Иерусалим.
