Но я хотела о себе (сегодня мой день, сегодня можно и только о себе. Впрочем, технически, мой день начнётся через два часа, да ну и ладно).
Сегодня был в ленте чудесный пост
ezdivala про то, как ей пришлось вспоминать как играть на рояле. И я, конечно, немедленно вспомнила как сбылась моя большая мечта, но я оказалась к ней совсем не готова. В детстве я училась в музыкальной школе по классу фортепиано. Дольше обычного -- девять лет. Поначалу мне нравилось, потом наводило тоску (впрочем, между этюдами Черни и мытьём посуды я всегда выбирала этюды Черни). Последние же пару лет я неожиданно полюбила играть, играла неплохо и с удовольствием. Но все рояли в нашей провинциальной школе звучали устало и хрипло. Будто умоляли -- оставьте нас в покое, пожалуйста. Звуки извлекались с трудом, каждый напоминал хромую старую ведьму из мультиков, которая сидит на пеньке и грозит клюкой -- ууу, заразы, садисты, изверги! Зато по телевизору я слушала концерты -- музыканты играли на прекрасном Стейнвейе, музыка заползала в дом и казалось ничего на свете, лучше Стейнвейя, не бывает. Я мечтала хоть раз в жизни сыграть на Стейнвейе, хотя бы раз.Несколько лет назад позвали нас на конференцию в Германию. Место там дивное -- вокруг только лес, горы, слышно как лисы по ночам бегают и даже летом прохладно. Где-то внизу городок, даже не городок, так, деревенька -- пять тысяч жителей, один магазин и четыре пивных бара. Но это внизу. Наверху же все работают, ходят тихо друг мимо друга, кивают, осматриваются, думают о своём.
Прямо посреди комплекса -- библиотека. Прямо посреди библиотеки -- огромный блестящий чёрный Стейнвей. Я не знала, что он там, пока как-то раз, ночью, когда мы все дружно пили пиво на лужайке, Ыкл и один из наших коллег не удалились в библиотеку. Пошли они совсем не за книгами, нет. Библиотека была на редкость разнообразна. К примеру, в ней стоял шкаф, доверху заполненный алкоголем всякого толка. За ним они и направились.
Ыкл вернулся радостный и немного нервный, всё тянул меня за руку: идём скорее, я тебе сейчас такое покажу, такое! Мы побежали в библиотеку (а я всё думала -- не хочу я ваш коньяк, мне и пива достаточно). Прямо посреди библиотеки, между шкафами, заполненными книгами и коньяком, именно там и стоял Стейнвей. Вот, посмотри, ты же мечтала, это же он, садись, играй! Ыкл радовался как ребёнок, а у меня мысли бежали одна быстрее другой: я не играла двадцать лет; ну и что, подумаешь, во-первых, это как велосипед, во-вторых -- это же Стейнвей, с ним и уметь не надо, он сам всё подскажет; а если я не смогу, ужас какой, позор; смогу, конечно, это же Стейнвей, это же как велосипед! Я открыла крышку, села и всё гладила гладкие перламутровые клавиши, пытаясь вспомнить как вообще с ними обращаться.
Я не смогла сыграть ничего. Совершенно ничего. Я пыталась вспомнить хоть что-нибудь. "Октябрь" -- его я точно сыграю, не могу не сыграть, я его играла на концерте, люди рыдали, утирали слёзы и практически швыряли чепчики. Я закрыла глаза, поставила руки. Нет, не могу. Боже, да что ж такое, это же одноразовое чудо, у меня больше не будет такой возможности! Ладно, обойдёмся без "Октября". Но "Лунную сонату" -- её-то точно смогу. Её любой идиот может. Это пошло, ужасно пошло, сама знаю, но я её так сейчас сыграю, что они там, на улице, разрыдаются прямо в свой коньяк. Они будут рыдать и не будут понимать что на них нашло. Я сконцентрировалась, приготовила руки, закрыла глаза. Чёрт, как она вообще начинается? Я поднимала и опускала руки, закрывала и открывала глаза, задерживала дыхание, но ничего не могла вспомнить.
-- Ну же, -- Ыкл нажал на клавишу и я вздрогнула. Это ж надо -- кто же так обращается со Стейнвейем? Это же не рояль! Это волшебное деревянное строение, содержащее в себе самые лучшие звуки на свете. Нельзя же вот так -- бууум.
-- Я не могу, -- прошептала я, понимая, что всё кончено. Но вдруг я поняла, -- Слушай, мне нужны ноты! Мне срочно нужны ноты! Ищи скорее и я обязательно сыграю.
-- Какие ноты? -- Ыкл деловито подошёл к шкафу занимающему полстены и доверху заполненному нотами.
-- "Октябрь"! Ищи "Октябрь"! Быстро, пока мне кажется, что я могу. Ну, что ты копаешься?
Ыкл доставал ноты одни за другими и бурчал
-- Нет тут никакого октября, никакого. И ноября тоже нет
-- Ноябрь я не умею. Слушай, "Апрель" ищи -- я его играла просто божественно!
-- Нет тут никакого апреля. Ни октября, ни апреля, ни декабря. Вот -- есть сюиты Баха, хочешь?
Я вспомнила с каким трудом мне давались эти сюиты. А вдруг это вообще не те сюиты, вдруг это другие сюиты? А другие я не смогу, ни за что не смогу.
-- Тогда ищи сонату, слышишь! -- я говорила быстро, не сомневаясь, что он меня сразу поймёт.
-- Крейцерову? -- деловито поинтересовался Ыкл и, на всякий случай, отодвинулся.
-- Идиот! -- я грустно констатировала факт и тихо выдохнула, -- Лунную! Да, я знаю что пошло, но я больше вообще ничего не помню!
Он предлагал мне по очереди то Грига, то Сметану, то Верди. Ничего из этого, особенно с листа, я и в лучшие годы не сыграла бы. Я присоединилась к поискам, всё ещё надеясь. Я понимала, что всё кончено, но вдруг, всё-таки...
Мы не нашли ничего из того, что я бы рискнула играть. Моя мечта рухнула. Передо мной стоял Стейнвей, который не извлёк из себя ни одного божественного звука, за исключением того кошмарно-печального буум. Я гладила клавиши и осторожно нажимала на педали. Я не могла себя заставить играть. И вдруг я поняла -- я могу сыграть гамму! До-мажор! Её я помню. Её я не забуду никогда. Даже если среди ночи, даже под пытками. Я закрыла глаза, села, поставила руки, вздохнула и... Медленно, немного печально, божественно синхронно, двумя руками, сыграла гамму до-мажор. Я закончила играть, аккуратно, плавным движением, убрала руки на колени и открыла глаза.
-- Это всё? -- Ыкл смотрел несколько разочарованно.
-- Это не всё, это ого-го! -- гордо сказала я и аккуратно захлопнула крышку. Божественный, дивный Стейнвей -- я к тебе ещё вернусь. С нотами. В каком-нибудь октябре. Вы у меня ещё все зарыдаете.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →