Поппи вышла к нам навстречу как только мы подъехали к гостинице, протянула руку
-- Добро пожаловать, очень рада. Это же я с тобой разговаривала? -- она улыбалась и смотрела на Ыкла. Ыкл кивнул. -- Французский, английский?
-- Я -- только английский, а он -- ещё и французский, -- смутилась я.
Поначалу Поппи думала, что Ыкл не говорит по-английски и постоянно переходила с французского на английский и обратно. Но в какой-то момент внимательно посмотрела на нас: чего мы мучаемся, давайте я буду говорить только по-английски. Меня это, несомненно, обрадовало; Ыкл немного расстроился, так как пытался использовать любую возможность улучшить свой французский.
-- Проходите, оставьте чемоданы пока в лобби, -- Поппи завела нас в большой дом, похожий на древний замок. -- Комнату я вам сейчас покажу, но, для начала, давайте я покажу вам небольшую гостиную внизу. Вот здесь книги, -- вдоль стен стоят несколько шкафов, доверху заполненных книгами и фотоальбомами, -- Я вам очень советую посмотреть вот эти фотоальбомы, там наша история, жизнь; думаю, вам будет интересно.
Мы поднялись в комнату, начали собираться на ужин. Ыкл всё что-то читал, смотрел
-- Ты знаешь, что её муж был пресс-секретарём Кеннеди? Того самого Кеннеди. Он вообще, оказывается, очень знаменитый человек. Тут альбом о ней, муже и гостинице, почитай потом, очень интересно.
-- Кеннеди? -- изумилась я, пропустив, кажется, всё остальное.
-- Именно так. Наверное, в этих фотоальбомах редкие фотографии. Но это завтра, завтра, -- Ыкл подтолкнул меня к выходу, -- Сегодня у нас ужин, помнишь? Сюрприз, мишлен, личный ужин... Иди уже, иди.
Мы спустились по лестнице и увидели Поппи.
-- Какие вы красивые, -- сдержанно и очень довольно отметила она, -- Вы на ужин, да? У вас заказ на восемь? Не торопитесь, у вас ещё добрых полчаса. Но мой Эммануэль уже там, уже что-то там готовит, так что -- идите на веранду, он за вами поухаживает.
Мы пошли ужинать и после пошли спать. Никаких сил ни на что больше не было. Только краем глаза заметила как Поппи, уже после нашего ужина, гремела на кухне чем-то, заходила, что-то забирала, что-то делала, но я точно не знала что. В этот момент мне хотелось только в кровать.
Утром мы пошли завтракать. Два накрытых стола: один для нас, за другим Поппи с каким-то галантным джентльменом и очаровательной собакой, жалобно смотрящей на стоящие на столе продукты.
-- Только не давайте ей ничего со стола, -- строго предупредила Поппи, но скорее не нас, а собаку, -- А то она ещё щенок, а приучится, уже не отучить. Вот завтрак, -- она указала на стол, на котором стояла плетёная корзинка с круассанами и булочками, масло, мёд, несколько баночек с джемами. -- Вам сварить яиц? Я, вообще-то, готовить не умею. Совсем не умею. Это у нас Эммануэль специализируется. Но яйца сварить даже я могу.
Мы радостно согласились на варёные яйца (не знаю как вам, а для меня варёные яйца с овощами лучший в мире завтрак, лучше которого может быть только завтрак из овощей и яиц-пашот). Поппи удалилась варить яйца, вернулась, очень довольная, через несколько минут.
-- Вот, пожалуйста.
Элегантная, аристократического вида, натянутая спина, благородная седина, несколько тяжёлых крупных колец на руках. Короткая стрижка, по-девичьи завязанный шарфик на шее, женщина без возраста -- от пятидесяти до бесконечности, выбирай что хочешь. Красавица, прекрасно знающая обо всех своих достоинствах и потому изумительно скрывающая любой недостаток. Пока не начали говорить, пока не стала время от времени поправлять непослушную чёлку (элегантным, лёгким движением, словно не рукой, словно ветер быстро пробежал) и не заметила, что не хватает пальца на руке.
Мы доели. Поппи собиралась идти гулять с собакой, но подошла к нам и стала говорить.
-- Эммануэль мой средний сын. Ещё один немного старше него и ещё один младше. Понимаете, я всё хотела девочку. Родила первого сына, радовалась, конечно, но хотела девочку. Что-то там подсчитывала, пересчитывала, стояла на голове, прыгала, кувыркалась, забеременела -- была уверена, что девочка, по всем подсчётам. А родился Эммануэль. Тогда я решила всё, больше не рожаю, хватит. Потом прошло несколько лет и опять так мне захотелось девочку. И опять я что-то подсчитывала, перечитывала, секс только при полной Луне, ровно в полночь, когда ухают совы... Ну, вы понимаете. И ничего. Вообще ничего. Не получалось понести, хоть плачь. Я и решила -- ну и ладно, значит и не надо. А потом -- раз -- поздравляем тебя, Поппи, ты беременна. Очень хотела девочку, но знала, что, наверняка, будет мальчик. Так и получилось. И вот тогда я сказала -- теперь точно всё, лавочка закрыта. А сейчас я думаю -- хорошо, что не получилась девочка. Понимаете, с девочками по-другому надо. Им надо всю себя отдавать. А я на маму очень похожа -- я не могу всю себя, я могу только сдержанно. Я тогда подумала, что девочке со мной плохо было бы. Всё смотрю на Эммануэля и думаю -- вот как мы с ним ругаемся, ужас! Мы просто одинаковые совершенно. Я прибегаю и начинаю: нужно сделать то, нужно сделать это. И знаю заранее что он ответит; он, как всегда -- мама, потом; мама, почему всё я. А я тогда сержусь, он сердится, в общем, -- она нетерпеливо машет кистью, -- с девочкой, наверное, ещё сложнее было бы.
Поппи молчит, думает о чём-то. У меня столько вопросов, но мне неудобно. Ещё мне страшно -- вдруг сейчас скажет: всё, мне пора идти, заболталась я.
-- А потом я влюбилась. Ужас как влюбилась. В своего второго мужа и влюбилась. Мой первый ужасно расстроился, -- она говорит это очень спокойно и немного иронично. Я легко представляю себе расстроенного мужа, -- не понимаю чего это он. Ну что мне было делать, если я влюбилась? По уши, как дурочка. А он ходил расстроенный, кричал. Плохой у нас развод был, очень плохой. Сначала он мне сказал, что денег не даст. Я ему тогда сказала: всё, что нажили вместе, забирай, мне не жалко. Но ведь и я не голая к тебе пришла. Отдай мне то, с чем я пришла. То, что моя мать мне дала, когда я за тебя шла. Это мои деньги, личные, не общие, ты не можешь их мне не отдать. Отдал, конечно. Потом стал про детей говорить -- мол, заберу детей к себе и больше ты их не увидишь, -- она смотрит куда-то в окно, в сад, улыбается и продолжает, -- но это же смешно, честное слово. Двоим уже за двадцать было, попробуй их отдай не отдай, а младший школу тогда заканчивал. Он, кстати, сам выбрал со мной потом поехать. В Америку.
Я вспоминаю как Ыкл вечером почти кричал от восторга, читая брошюру с описанием жизни Поппи.
-- Ты представляешь, -- кричал он, -- тут написано, что в какой-то момент она и он всё бросили и плавали вместе с детьми три года на яхте. Просто плавали. Потрясающе, правда?
Я вспоминаю и никак не могу вспомнить с каким же мужем это было.
-- Как же меня все ругали, как отговаривали. Все мне говорили: ты не понимаешь что делаешь, он же, -- она водит кистью в воздухе, бормочет по-французски, пытаясь вспомнить по-английски, -- бабник, вот! Мне все говорили: он тебя бросит, поиграется и бросит. А я сказала: и что, если бросит, значит так тому и быть. Но сейчас же я влюблена, так влюблена, что мне больше ничего не надо. Для чего мне над собой издеваться, если я люблю его. Чего мне думать о том, что может быть будет, а, может, и нет. Никого не послушала. Собрала все вещи и уехала. И мы переехали в Вашингтон. Мы там хорошо жили. Я вообще-то специализируюсь на истории искусств, мне там очень хорошо было. Мне везде хорошо было, где он был. Но в какой-то момент цены стали просто неприличными, даже для меня. Вот к примеру, ему сказали: абонемент на год в гольф-клуб стоит миллион долларов, но тебя, конечно, мы пустим бесплатно. Ещё бы не пустили бесплатно, он же очень знаменитый был. Бывший пресс-секретарь Кеннеди, между прочим. А я тогда сказала: мы живём не по средствам, это же совершенно другая лига. Нет, я всё могу понять, но миллион долларов в год за то, чтобы катать шары в дырки в земле? Нет, простите, не понимаю, -- она сердито поджимает губы, смотрит в окно, потом на нас и улыбается, -- Тогда я решила, что надо понять, где мы хотим вообще жить. Сама я из Парижа, но мне не хотелось в Париж. А тут мне позвонили и сказали: тут чудесный замок продаётся, тут прохладно, хорошо. Я Францию за что не люблю -- здесь летом умереть можно. Жара невозможная. А мне говорят: ты приезжай сюда, посмотри, тут совсем не так. Тут речка, из-за неё всегда прохладно. Вода в ней, круглый год, десять или пятнадцать градусов. И стоит недорого, и уж точно лучше, чем похожие деньги за забивание шаров в ямы платить. Но я хотела что-то большее. Я хотела здесь сцену сделать, чтобы концерты устраивать или что-то в этом роде. Не получилось с концертами. Понимаете, тут летом действительно лучше, чем в других местах -- прохладно, хорошо. Но тут -- цикады. И это кошмар. Они как начинают трррррр, так и замолкают только под утро. Какой же концерт, когда у них свой концерт, невозможно совершенно. И тогда я решила устроить здесь музей скульптур. Если у вас есть ещё время, вы погуляйте по саду, посмотрите, они там стоят.
Мы переглядываемся и киваем друг другу. Времени, конечно, не очень много, но на это обязательно найдём.
-- Теперь здесь выставка в честь моего второго мужа. Он умер одиннадцать лет назад. Потому что дурак и упрямец. Я ему говорила -- сходи к врачу, а он ни в какую. Ты же знаешь какие мужчины бывают упрямые, ужас, -- она смотрит на меня, а Ыкл смущённо смотрит куда-то в пол, -- Я ему говорила, говорила... У него пустяк был совсем, за пять минут могли вылечить. Сказали стент или что там в сердце вставят и будет как новый. А он всё твердил, что всё прекрасно. В один день взял и умер. Я тогда ужасно сердилась на него. Упрямый, вот же упрямый. Я всё думала что же сделать в его честь. А потом вспомнила как мы мечтали выставки скульптур делать -- решила, что каждый год будет выставка. И музей назвала в его честь. Но ерунда же была, если бы не его упрямство, -- она смотрит куда-то вдаль, сдержанная, элегантная. Ни одной эмоции, только какое-то невероятное спокойствие и уверенность на лице.
-- Слушайте, а вам ужин понравился? -- она оживает и спрашивает так тепло, что понимаешь: не о поваре, о сыне спрашивает.
-- Очень, -- восклицаем мы, -- очень! Передай ему, пожалуйста, что он потрясающий. Мы, когда и если сможем, обязательно ещё раз сюда приедем.
-- У него с детства было хорошее ощущение еды. Иногда я думаю, что он так готовит только потому, что лично я готовила ужасно. И вот, чтобы спастись, он начал готовить. У него в детстве друг был. Так вот он с этим другом и его отцом каждый месяц ходили то в двухзвёздочный, то в трёхзвёздочный рестораны. До сих пор не понимаю как они вообще это всё выдерживали. Для взрослого это отдых, наслаждение, престиж, в конце концов. Но для ребёнка -- сидеть вот так пять часов, ждать очередную порцию, соблюдать формальности, вести себя хорошо. Ужас какой-то. А ему нравилось. Он уже лет в десять начал что-то там готовить. История была как-то, до сих пор помню как я удивилась. Когда ему исполнилось восемнадцать, повела я его в трёхзвёздочный ресторан отпраздновать. Хорошо посидели, все были очень довольны. И вот проходит лет десять, кажется, и как-то раз готовит он божественный десерт. У него вообще все десерты божественные. Я ем, наслаждаюсь, думаю о чём-то, а он вдруг прерывает мои мысли: узнаёшь? спрашивает. Я даже не поняла что я должна узнать. А он немного обиделся и говорит: это же такой же десерт, который подавали в том ресторане, где мы мне восемнадцатилетие праздновали. Представляете? Он там больше, кажется, никогда не был. Запомнил, воссоздал и приготовил -- и всё это через десять лет! -- она поднимает кисть к потолку, лицо у неё удивлённо-девичье, будто девочка, которая впервые увидела настоящего Деда Мороза. -- Уже когда взрослый был, у него четыре друга были и у них договор был. Они каждый год ходили в трёхзвёздочный ресторан и каждый раз кто-то из них платил за всех. И нравилось им всем это, невероятно нравилось.
-- А он где-то учился? -- мне интересно это ещё со вчерашнего вечера.
-- Ну как. Так-то ни в какой школе или что там он не был. Но если он сказал, что всё сам -- лукавит. Он десять лет стажировался в четырёх разных трёхзвёздочных ресторанах. А потом ушёл.
Она рассказывает и я вспоминаю вдруг Эммануэля
-- Вот работать шеф-поваром в трёхзвёздочном ресторане, к примеру. Поначалу это интересно, а потом ужасно скучно. Никакого простора для действий. Все блюда выверены, всегда одно и то же. А как же импровизация? А если я новый овощ нашёл? А если я придумал как сочетать что-то совершенно несочетаемое? Поэтому я ушёл, и теперь тут -- только по заказу. Тогда я могу делать всё, что хочу, никаких ограничений для фантазии.
Поппи продолжает
-- Я когда этот дом купила, его позвала сразу. Он немедленно решил сделать здесь свой ресторан. Такой, где ему никто не говорит что делать, где только он решает. Мне-то что, все довольны, вот и хорошо. А готовит он, на мой взгляд, восхитительно. Но мне нельзя об этом вообще говорить, я вообще, кроме варёных яиц, ничего не умею. Я до сих пор думаю, что именно поэтому он такой получился. Он вообще всё умеет. Веранду вот построил.
-- Да, он вчера сказал, -- я улыбаюсь и уточняю, -- но я не очень поняла на тему мебели. Эммануэль её купил или сделал, или...?
-- Сделал, сам сделал, -- она качает головой, не понимая как можно предположить что-то другое, -- А вот как он её сделал, не знаю. Но вот я смотрю на стол и думаю: взял, наверное, кусок дерева, обрезал его, что-то с ним ещё сделал, что там с деревьями делают. И получился стол. Видите вот эти высокие столы? Это чтобы тем, кто не хочет сидеть, было удобно стоять и пить вино, курить, удовольствие получать. Мы летом тент уберём и будет терраса. Летом люди любят на террасе сидеть. Это сейчас холодно. Мы уберём ёлку, Эммануэль ещё что-нибудь добавит, хорошо будет. Мы вообще-то через неделю закрываемся до марта. Это вам повезло, вы, можно сказать, последние, в последний момент попали.
Поппи смотрит на террасу и мне кажется, что я вижу в её взгляде картинки летней террасы, люди пьют вино, слышится музыка. Впрочем, не музыка, нет -- цикады. Но что ж поделаешь, у всего есть недостатки.
-- У меня пять внуков, представляете -- пять! -- она выставляет вперёд растопыренную ладонь.
-- Эммануэль нам вчера сказал, что у него трое детей, -- улыбаюсь я.
-- Трое! -- она широко раскрывает глаза и надувает щёки, -- Я ему сказала: трое это ничего, но больше не надо! У него старшая девочка. Чудесная девочка, умная, хорошая, но совершенно не знает что хочет от жизни. Вообще не знает. Сегодня она едет в Гималаи, завтра идёт учиться на юриста, послезавтра ещё что-то. И всё время говорит: отстаньте от меня, я думаю! Сколько можно думать? Двадцать два года, а она всё ещё думает.
-- Ну... -- аккуратно начинаю я, -- лично я пошла серьёзно учиться в двадцать три. Так что...
-- Правда? -- Поппи расцветает, но смотрит недоверчиво, -- это хорошо, значит, не всё ещё потеряно. Ведь прекрасная девица, но думает слишком много. Сейчас, правда, у неё одна мысль -- её лошадь.
-- Лошадь? -- хором изумляемся мы.
-- Лошадь, -- усмехается Поппи, -- всё, что она зарабатывает, тратит на эту лошадь. За ней надо ухаживать, кормить, ещё что-то надо. В общем, там много надо, но лично я не знаю что нужно лошади и для чего ей эта лошадь вообще. Но у неё лошадь. Что же вы кофе не пьёте? -- смотрит она на наши пустые чашки, -- кофе себе налейте, кофе хороший. Не как у Эммануэля, но хороший. Вы сейчас обязательно погуляйте по саду, посмотрите на речку -- там очень красиво, вам понравится. Лучше, конечно, весной приезжать, но и сейчас очень хорошо. И в библиотеку загляните. Там редкие снимки Кеннеди и остальных, вы таких нигде больше не увидите.
Мы встаём и идём в библиотеку. Поппи берёт с полки фотоальбом "Франция"
-- Вот смотрите, видите этот снимок -- это Кеннеди с де Голлем. Видите какой здесь де Голль мокрый? Это тогда дождь пошёл. Он этот снимок забраковал и запретил публиковать. Не хотел, чтобы его видели в мокром пальто. А вот это Кеннеди с Джеки. Она потрясающая, как всегда. До чего же невероятная женщина, -- Поппи гладит снимок и улыбается. -- Ну, я пойду, а вы посмотрите обязательно, где вы ещё такое увидите?
Я внимательно смотрю на снимки. Передо мной живая история. Передо мной женщина, муж которой участвовал в создании этой истории. Как такое вообще может быть? Мы идём к реке, смотрим на скульптуры, гуляем, дышим.
-- Как же здесь хорошо, -- выдыхаем мы, останавливаясь перед беседкой, -- Права она была, это лучше, чем шары в ямы катать.
Время идёт, нам пора уезжать и мы возвращаемся, чтобы расплатиться. Сейчас я увижу цену за этот божественный ужин и, кажется, мне придётся продать почку. Или две, думаю я, но ничего не говорю. Поппи протягивает счёт, в котором ужин идёт в отдельной графе: тридцать пять евро с человека, не считая вина. Тридцать пять евро. Личный мишленовский повар на вечер. Сын женщины, второй муж которой был пресс-секретарём Кеннеди. Это не настоящая жизнь, сейчас я моргну и всё исчезнет. Но улыбающаяся Поппи всё ещё смотрит на нас, протягивает нам квитанцию и накидывает жилет на плечи -- я вас провожу.
Мы кладём чемоданы в багажник, мы тянем время, которого уже и так нет.
-- Обязательно приезжайте ещё, -- машет нам Поппи, -- весной или даже летом. Тут очень хорошо, вам понравится.
Нам в Авиньон. Но мне очень хочется верить в то, что я ещё вернусь в это невероятное место.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →