Он, понимаешь, рос в необычной семье. Не то чтобы обделяли, не то чтобы голодал, но вот, к примеру, завтрак. На тарелке, строго: одно яйцо (больше нельзя, вредно, холестерол, вон на дедушку посмотри), нарезанные свежие помидоры (две четвертинки), несколько кругляшков огурца, кубик морковки (клетчатка невероятно полезна, а ещё каротин -- для глаз и вообще для здоровья!) и квадратик чёрного хлеба (обязательно из муки грубого помола, а то прочее -- баловство одно, а нужно не баловство, а сложные углеводы! Ты ешь, ешь, чтобы ничего в тарелке не осталось!) И обязательно стакан молока (кальций же! как без кальция, ведь упадёшь раз и сломаешься весь на части!) Вкусный же завтрак, не поспоришь, но после завтрака до обеда -- к холодильнику не подходить! Никаких перекусов, никаких конфет-печений (тебе зубы не жалко? ведь останется один, а всё остальное -- будут сплошные дырки да коронки! посмотри на тётю Галю -- хочешь такую же улыбку? Спереди золото, а сзади-то, конечно, серебро, попроще, денег-то не хватило!)
Мать его обожала, души не чаяла -- единственный. Родила, когда уже и не надеялась ни на что. И боялась всего -- просто всего. Телевизор не смотри -- глаза испортишь; конфеты нельзя -- зубов не останется; без шапки на улицу -- ни за что, отит не дремлет, а за ним и менингит подтянется; на речку одному -- ты что, утонешь же, к тому же там этот оболтус, как его там, ну, ты знаешь о ком я -- опять будете в реку с тарзанки сигать, нет уж!; после школы сразу домой -- обед же, горячий, по расписанию!
Обед. Нет, прекрасный обед, ничего не скажешь. Свежайшая курица, с корочкой хрустящей -- целая нога (белки полезны, надо много белков есть), обжаренные, с хрустящей корочкой толстые ломтики картошки (сложные углеводы, крахмал!), лука сырого обязательно (витамин С -- ты Лондона читал? Цинга начнётся, не за горами!), грибов немного, зелени. Красиво на тарелке смотрится, не поспоришь. Молодой организм -- тебе расти надо. Всё гладила по затылку и иногда почему-то плакала. И чтобы тарелка пустая осталась, тут даже говорить не о чем. Это дед приучил. Всё про войну рассказывал, как голодали, как хлеб под матрасами прятали. Серьёзно смотрел, объяснял. Вот ты, говорил, картошку не доел, а в войну за этот кусок тебе бы глотку перегрызли. Жрать хотели. Все. А нечего было, понимаешь, вообще нечего. На ломоть хлеба сахару сыпанул -- вот тебе и обед. Да что я говорю -- это такая роскошь была. Какой хлеб, какой сахар?! И картофельные очистки жрали, когда невмоготу. Всё жрали. Не ели, -- задумчиво качал головой, морщился и казалось вот-вот сплюнет прямо на пол, -- жрали. Он слушал, конечно, но удрать хотелось неимоверно. Нет, правда, ну какая к чёрту война, сто лет назад это всё было, там тарзанка, река, там Ленка, в конце концов. Наконец-то посмотрела, а то вообще в упор не замечала. Вставал аккуратно из-за стола, посуду за собой мыл (обязательно убирай за собой, не в хлеву живёшь, да и в слуги тебе никто не нанимался!), потом уроки до вечера (аттестат на носу, потом в институт -- не бестолковым же неучем оставаться! Вон, посмотри на Гришку обалдуя! Хочешь как он -- до вечера ящики грузить, а потом с этими, как их, корешами придурковатыми водку хлестать?! Мать пожалей!)
Потом-то можно, конечно, ненадолго гулять. Только не говорить о реке, не говорить о тарзанке, да и о Ленке, пожалуй, тоже лучше не надо. Мать хорошая, для чего ей волноваться? Меньше знает, лучше спит -- это он усвоил с младенчества. Корвалола не напасёшься.
Вечером, конечно, ужин. Каша гречневая, рассыпчатая. Мать её в особенном горшке томила (учись, пока я жива -- кашу томят! Это только молодые да нетерплячие её варят, тоже мне, выдумали! Чтобы каша хороша была -- её томить надо, долго, терпеливо!). Маслом заправляла. Сливочным, деревенским. Такого жёлтого масла и не встретишь, кажется, больше. Нет его. Коровы, что ли, испортились. И молоко, конечно (кальций же!).
Хорошо кормила. Тут даже обсуждать нечего. Рыбный день обязательно (фосфор! ешь побольше -- умнее будешь. Ты чего не ешь, хочешь дураком помереть?); говяжий (красное мясо очень полезно для организма, но в небольших количествах!). А в остальное время -- курица. И не училась она этому, по наитию знала. Соседки говорили, здесь спросит, там узнает. Сама-то администратором в гостинице была. Красивая, статная. Голос трубный -- её если и не боялись, так опасались точно. И не спорили, конечно. Втихую иногда по-своему делали, но открыто -- никогда не спорили. И он тоже. А чего спорить-то, когда можно по-тихому, в обход, и всё тебе будет, как только тебе захочется. Бунт подростковый такой, что ли. Вот тогда он и придумал эту четвёртую еду. Не по расписанию. Вопреки. Тайную.
Вставал тихо ночью, на цыпочках проскальзывал на кухню (если заранее запомнить, что третья и седьмая половицы скрипят, так вообще как мышь получается, а если и проснётся кто, то можно потянуться и в туалет свернуть). Открывал холодильник, садился на пол перед холодильником и ел всё, что под руку попадалось. Горстями. Даже не смотрел что ел. Жрал. Прямо как дед говорил. Едят -- когда аккуратно, за столом, из тарелки, ловко орудуя ножом и вилкой. А он не ел. Он -- жрал. И хрюкал тихонько от удовольствия. Иногда столько съедал, что потом тошнило. Запирался в туалете и рвал над унитазом, пока снова вздохнуть не получалось. Потом тихо спать шёл. Валился в кровать без сил вообще, все силы этот жор забирал, вообще все.
Потом в институт уехал, в общежитии жил. И вроде всё -- делай как хочешь, никто за тобой не наблюдает, живи как живётся. А просыпался и сразу завтрак себе делал. Аккуратно раскладывал на огромной тарелке яйцо, помидоры, огурцы, морковь, хлеба кусок. Молока наливал себе, хоть и ненавидел его страстно, но кальций же, упадёшь раз -- на части развалишься. Потом на пары шёл. Все в столовую бегали, а он возвращался на общую кухню, курицу себе жарил, картошку, лук толстыми кольцами нарезал, грибы. Вот только кашу томить так и не научился. Варил её, как молодые и нетерпеливые, сил никаких не было. А ночью тихо вставал и начинал жрать. Пока тошнить не начнёт. Жрал и не мог остановиться. И понимал, что глупо это, уже никому не надо ничего доказывать, бунтовать не надо, ничего не надо. А всё равно не мог. До изнеможения жрал.
Женился. Ребёнок родился. Жена и ребёнок обожали мать, она их. Слово плохого никогда. Стол накрывала, белки, кальций, углеводы (сложные!), клетчатка... Не трапеза, а таблица Менделеева. И всё, вроде, хорошо, но глухое раздражение сидело гвоздём. Сверлило. Жить не давало.
Потом как-то всё быстро случилось. Позвонили, сказали инсульт. Он приехал, только день с ней побыл и всё. Соседи утешали, хорошая женщина, говорили. Он на похоронах как пристукнутый стоял. Всё стоял, смотрел, хотел заплакать -- не получилось. Потом вернулся домой, стал вещи её разбирать, фотографии, одежду, книги. Вдруг посмотрел на одну из книг и расхохотался -- о здоровом питании. Начал листать, а там -- и кальций, и сложные углеводы, и каротин. Всё стоял и не мог перестать смеяться. Слёзы из глаз, икает, больно, в животе будто тупой кинжал застрял, а он смеётся как ненормальный. Ночью проснулся, тихо пошёл к холодильнику, открыл, начал было жрать, как расплакался. По-бабьи завыл, вытирал слёзы кулаком, сопли смахивал, злился, прощения просил, сам не понимал у кого и за что.
Больше он по ночам не ел. А расписание оставил. Гладил пацана по затылку: молоко пей, кальций же, упадёшь раз -- на сто частей развалишься.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →