Разговариваю с М., которая жалуется, что её обозвали коровой. А почему ты обиделась? -- осторожно интересуюсь я. Как это почему? -- смотрит на меня М. и немного нервно смеётся, -- ведь ясно, что говорят о том, что я толстая. Толстая -- прямо большими буквами. Слушай, -- задумчиво-саркастически смотрю я на неё, -- ты на меня сейчас невероятно обидишься, кажется. Ведь я тебя, подпольно, всегда называла коровой, честное слово. Но вес вообще не имеет к этому отношения, совсем! У тебя же -- грудь. И не корова там большими буквами, балда ты ивановна, а -- грудь! Понимаешь? М. смеётся, но недоверчиво. Я чешу голову -- вот смотри, меня дома называют курицей, знаешь почему? Потому, -- осторожно начинает М., -- что кудахчешь? Но ты же не кудахчешь совсем, ты же саркастичная и злая, -- добавляет задумчиво, смотрит и вдруг, -- это же я, на самом деле, курица. Нет, совсем не поэтому, -- смеюсь я, -- просто мне ужасно нравится курить сидя вот так -- на корточках. Как курица! -- выпаливаем мы вместе.
-- И что, -- М. задумчиво смотрит на меня, -- тебе совсем не обидно, когда тебя поддевают, пытаются уколоть?
-- Боже мой, -- я смотрю на неё и думаю о том, что вот если сейчас три раза чугунной сковородкой по голове, то всё равно -- нет, не поможет. Поэтому начинаю ласково, -- Как же такое может задеть? Это, в большинстве своём, вообще не про тебя, не о тебе и не тебе. Это ты -- и только ты -- взяла, примерила то, что сказали, сама примерила, сама убедилась в том, что подошло, сама обиделась. А можно же иначе, понимаешь?
-- Нет, не понимаю, -- смеётся М.
-- Ага, я поняла в чём проблема. Сейчас объясню, на пальцах. Ты знаешь, к примеру, почему я не разговариваю все эти годы с А.?
-- Нет, не знаю. Ну, то есть знаю, что вы там что-то там повздорили, но, на самом деле, нет -- не знаю.
-- Я тебе расскажу. Но, для начала, ты помнишь В.?
-- Помню, -- М. смотрит куда-то вдаль и вздыхает, -- конечно, помню. Она такая красивая и вы же дружили, да? А при чём тут самоирония?
-- Сейчас-сейчас, всё будет. Так вот. Я и А. повздорили в какой-то момент, разбежались и много лет не общались. А потом вдруг начали общаться. И так мне хорошо было, так чудесно болтали, гуляли, как вдруг она мне выдала: А вот ты дружишь с В., так ведь? А она же, ну ужас, ну проститутка прямо. И, -- посмотрела на меня вроде смущённо, -- если бы ты перестала с ней дружить, то мы смогли бы стать ну просто лучшими подругами!
-- Она так сказала? -- М. смотрит на меня так, будто впервые видит, -- Но ты же как собака, ты же невероятно лояльная.
-- Правильно, -- киваю я, -- я тогда так и сказала: прости, но мне придётся отказаться от данного, несомненно льстящего мне, предложения.
-- А при чём тут самоирония? -- удивляется М.
-- Не торопи. Так вот, с А. я тогда перестала общаться, а В. нежно люблю до сих пор, как ты знаешь. И вот, как-то раз, несколько лет спустя, В. меня спросила: а почему ты и А. перестали общаться? Я тогда рассмеялась, сказала -- из-за тебя -- и рассказала всю историю.
-- Какой кошмар! -- всплескивает руками М, -- она обиделась, наверное, да?
-- Вовсе нет. Только задумалась, усмехнулась и сказала -- нет, ну проститутка это преувеличение. Ладно бы шлюха, согласилась бы, а вот деньги, к сожалению или счастью, исключительно мозгами. Исключительно.
-- Слушай, -- смотрит задумчиво М, -- а тебе не обидно, когда подкалывают? Вот когда берут и подкалывают.
-- Нет, мне не обидно. Знаешь, какую песню мне послали самые близкие люди, когда мы наконец рассказали, что у нас будет ребёнок?
-- Какую? -- живо интересуется М.
Я ставлю песню, она слушает, смеётся и выдыхает: вот сейчас мне смешно, но если бы было мне -- было бы ужасно обидно.
Я вспоминаю как напевала эту песню с середины беременности до почти двухлетия чада. Как мне было невероятно смешно и хорошо. Как мне казалось, что эта песня -- самое смешное и чудесное, что только можно придумать.
-- Ты знаешь, -- выношу я вердикт, -- кажется, ты слишком серьёзно ко всему относишься. Слишком. А мне вот -- в самый раз.
