мини-торнадо

Аннотация гласит: " "Колобок" -- замечательная поучительная сказка для самых маленьких. На примере наивного самоуверенного героя она учит кроху правилам поведения с незнакомцами; объясняет, почему нельзя уходить из дома без разрешения взрослых, и много других важных моментов. Читайте, обсуждайте с ребёнком эту историю, ставьте театральные постановки -- и увидите, как он легко усвоит первые жизненные уроки".

Я -- самый настоящий самоуверенный герой. Мне совершенно необходимо читать эту сказку, чтобы научиться всему тому, чему, как видимо, я до сих пор так и не научилась.

*****************

Иногда, в самые ответственные моменты, приходят самые безответственные мысли. Вот ссоришься с любимым/партнёром/мужем/другом (хоть чёртом назови -- не так ли?) и первая мысль всегда о том, как пакуешь чемодан. И всегда так ясно представляется, как ты пакуешь этот самый чемодан, как укладываешь в него все эти самые необходимые майки, кружки, бумажки. Ясно видишь как гордо выходишь, волоча за собой этот самый чемодан -- разве что, немного спотыкаешься у двери, да и то, только для того, чтобы "любимая, я всё осознал, пoжалуйста, никуда не уходи, я больше никогда, ни за что, ни под каким предлогом (кстати, дорогая и несравненная, если тебя не затруднит и ты мне всё-таки скажешь, почему, чёрт тебя побери, ты собрала чемодан в этот раз, это будет невероятным подспорьем в будущем, впрочем, не имеет значения, родная, я понимаю, что ты уже давно забыла, посему закончили со скобками) не буду так больше делать! Как? А вот именно так -- больше никогда! Никогда, родная! И подумай, золото -- ну куда ты, в самом деле сейчас пойдёшь? Ночь на дворе -- давай завтра. Честное слово -- завтра, если захочешь, сразу и немедленно... Но завтра, ладно?" И сразу думаешь о том, как вышла, а там, на воле, принц, конь, сабля, меч -- все атрибуты и весь антураж. Но вот что удивительно -- когда ругаешься с родителями, отчего-то, совершенно ни одной такой мысли. И нет чтобы -- я вот сейчас пойду, а там, за поворотом, самые лучшие родители; такие, о которых всю жизнь мечтала. Такие, которые никогда с тобой не будут ссориться, будут со всем согласны, будут всегда: ах да, дорогое чадо, как же мы могли подумать иначе? Ты же такое умное, наше золотое чадо -- куда нам с тобой тягаться?
( Collapse )

Этот текст написан для сообщества txt_me .


- Мама, ты любишь папу?
- Папа, ты любишь маму?

- А бабушка любила дедушку? А дедушка любил бабушку? А почему бабушка никогда не говорила дедушке, что она его любит? Она же любила его, она же любила его больше всего на свете, больше себя, больше тебя, больше всей жизни. Неужели она никогда, совсем никогда не сказала ему, что она его любит?

Пожелтевший листок, сложенный треугольником. Со станции Чу -- от Рахели Мордухаевны. На станции Чу было холодно, была зима, необычно суровые морозы.

- Почему стихотворение? Неужели ему было нечего сказать? Расскажи мне о любви -- об их любви. Расскажи смешное.
- Смешное? Пожалуйста. Как-то раз я поругалась с папой. Папа вообще был ужасно строгим. Иногда мне казалось, что ему вообще никто, кроме мамы, не нужен был. Мама была мягче -- значительно мягче. Хотя, конечно, и она была тот ещё подарок. И мы знали, что если надо что-то от папы, то надо поговорить с мамой, у мамы свои к нему подходы. Ссорилась я с папой часто -- сейчас-то понимаю, что всё это глупости были. Сейчас, если бы хоть на минуту, хоть на секунду, папу увидеть -- я бы ему сказала... Да, ладно, ты же просила смешное. Ну вот -- поругались мы с ним -- я тогда маме что-то не то сказала, а он, как всегда, встрял, и разозлился, и вдруг говорит: "запомни, для меня самое важное на свете -- это мама. Вы" -- это он о нас с сестрой, -- "всего лишь мамины приложения. Я вас люблю -- вы мои дочери, но мама в тысячу раз важнее. Запомни!" Я уже взрослая была, уже замужем, уже даже ребёнок был. И обижаться глупо, вроде, а так обидно стало. Мама поняла, конечно. На следующее утро мама подошла и говорит: "ты не обижайся на папу. Он мне ночью признался, что он пошутил!" Ты понимаешь -- ночью!, нет, понимаешь -- ночью, -- он ей признался.

( Collapse )

Попался мне на глаза текст о том, каким должен быть идеальный мужчина. Впрочем, мужчина тут не главное -- просто текст писала женщина, поэтому и мужчина. Был там длинный список требований. Вот таких. Эдаких. И вроде всё хорошо, но так тоскливо, не передать.

У многих есть свой список требований. Его не пишут, не публикуют, он сидит где-то в голове. Он есть. Я когда-то была убеждена в том, что у меня он тоже есть. Я могла бы, в своё время, написать целый трактат на тему того, каким должен быть тот мужчина, которого я назову идеальным. Он, несомненно, должен быть красив. Но понятия о красоте у каждого свои, не так ли? Высокий голубоглазый блондин -- это просто прекрасно. Я очень хотела высокого голубоглазого блондина. Чтобы обязательно был очень умным. Что же такое это самое умным? Ну... Чтобы можно с ним было поговорить о Мандельштаме, о творчестве импрессионистов, о том, почему Луна иногда красная, почему трава зелёная, почему облака белые, какой должна быть идеальная политика идеального государства, почему самое главное это право иметь свободу выбора, чем кошка лучше или хуже собаки и что имел в виду герой фильма ДМБ, глубокомысленно рассуждавший о суслике. Чтобы обязательно тот, который в детстве смотрел те же мультики, те же фильмы, читал те же книги -- чтобы похожая база. Чтобы грамотный, чтобы с амбициями, чтобы... Это можно продолжать до бесконечности.
( Collapse )

Ураган заставляет переосмысливать и пересматривать. Жизнь без электричества для современного человека тосклива и уныла, напоминающая чем-то кофе без кофеина. Поразительно, насколько, как выясняется, мы (по крайней мере, я) являемся рабами плодов современной цивилизации. Правда, понимание этого приходит не сразу. В первый день лишения современных благ наблюдается даже некоторая эйфория: как прекрасно, наконец-то тихий спокойный вечер, не отягощённый компьютером, интернетом и прочим злом. Мы будем сидеть, -- романтично рассуждаем мы, -- пить вино: обязательно красное, из тонкостенных пузатых бокалов; играть в необычайно интеллектуальные игры (к примеру, в дурака; хочется преферанс, но где же взять третьего, особенно, когда нет электричества) и рассуждать о смысле жизни. Мы, наконец-то, выспимся -- всё равно темно так, хоть глаз выколи, карты видны с трудом и вот-вот захмелеем от вина. Хочется оглядеться вокруг -- кажется, что где-то, совсем рядом, обязательно лежит давно забытое, самое настоящее перо. Но оно никак не находится, что не мудрено, и вовсе не потому, что его нет, а, что совершенно очевидно, исключительно потому, что очень темно. Как выясняется, три свечки на комнату совершенно недостаточно. Но, почему-то, оказывается, что когда нет электричества, спать получается пойти значительно позже, чем когда оно есть. Несмотря на все старания. Вопреки им. Потому, что очень страшно пойти слишком рано, темы не иссякают, вино пока ещё плещется и даже перо вот-вот найдётся. Но вот настаёт момент, когда уже идёшь спать -- подожди секунду, я только проверю почту...
( Collapse )

Але, Лёше, иерусалимцам и всем, кто...

Был сегодня в ленте пост, всколыхнувший воспоминания, которые, кажется, уже и не мои вовсе, и непонятно чьи, но картинки, слова, предложения -- никак не выкинуть из головы, наплывают дружными стайками. Заполоняют всю меня -- до корней волос, до самых кончиков.

В годы студенчества была чудесная программа, дающая студентам возможность заработать на половину года обучения и заодно помочь. И надо было всего ничего. Три раза в неделю, по два-три часа, встречаться со школьником -- лет семи-восьми. Помогать с уроками, болтать, ходить в музей или просто гулять по городу. Достался мне совершенно необыкновенный мальчик. Имени не вспомню, может и хорошо, что так. Восемь лет мальчику. В меру религиозная семья, предоставляющая возможность самому постигать, понимать, выбирать. Картинки наплывают и наплывают -- никак их не отогнать. Необыкновенный мальчик, не обыкновенный. И сейчас, вспоминая, кажусь я себе молодой и глупой, не понимающей ничего, а тогда-то, конечно, знала, что уже взрослая, самостоятельная и вообще. Это самое вообще, оно всегда самое главное, оно таит в себе всё, что невозможно описать, можно только чувствовать, дышать, проживать секунду за секундой. Был он из одного из неблагополучных районов Иерусалима: района N. Не по-детски рассудительный, жадно хватающий информацию, перерабатывающий её в одному ему понятный клубок мыслей, картинок и слов. Какой-то невероятно родной, хотя совершенно чужой. Чужая ментальность, чужое детство, чужая жизнь.

Мы гуляли по Иерусалиму, ходили в музеи и разговаривали. Много разговаривали. И часто я слушала и молчала, потому что даже не представляла, что можно сказать. И в голове его роилась дивная суматоха из полученных отовсюду разных кусочков информации. Рассказывал он мне с горестью о том, что тяжело понять, как же так получилось, что Бог создал Адама и Еву, а настоящие люди появились много времени спустя, постепенно из обезьян. Спокойно рассуждал и выдвигал теории. Говорил, что, наверное, понимает, как это могло случиться. Ведь к его маме ходит подруга, которая очень хочет такого же сына, как он, а у неё никак не получается. Она ходила к раввинам, ездила на нужные могилы, кланялась правильным святым, молилась и просила. Тихо плакала на плече у мамы и говорила, что это просто невыносимо. Он продолжал развивать сюжет, а я только молчала -- было очень страшно, что замолчит и не расскажет. И говорил он мне, что, наверное, Еве не повезло. Что когда Бог её создал, что-то случилось, что-то пошло не так. И она, как мамина подруга, очень хотела, но не могла никак. Потому и пришлось постепенно превращаться из обезьян. И что это вовсе не так уж плохо, это же только зависит от того, как посмотреть. И он смотрел на меня, улыбался и я понимала, что ни сказать, ни ответить, только улыбнуться и погладить по голове. Показать птицу, рассказать про Галактику. Я рассказывала, что есть Галактика, что она спиралевидная, он молчал, внимал, а потом, неожиданно, совершенно в другой день, делился тем, как он это всё воспринял.
( Collapse )

Интересные журналы понятие крайне субъективное. До сих пор у меня получалось находить их тремя способами: кто-то где-то как-то рекламировал; случайно ввязалась в дискуссию в другом, интересном мне, журнале: и пошла обязательно смотреть что же у себя пишет столь заинтересовавший меня собеседник; и, как ни банально, случайно наткнулась. Реклама журналов вещь очень хорошая. Как ни крути, но очень часто только так и узнаёшь о том или ином авторе, без которого через неделю уже не представляешь своей ленты. Читаешь и удивляешься -- неужели всего неделю назад я этого не читала? Реклама хороша ещё и тем, что почти каждый пишущий человек, хочет иметь аудиторию. Я действительно не верю в то, что пишущие люди пишут исключительно для себя. Да, конечно, пишешь только тогда, когда не можешь не писать, но пишешь, в частности, для того, чтобы прочитали. В каждую букву вкладываешь немного себя. Ровно столько, сколько разрешаешь сам себе. Бывает, что не пишется. По разным причинам: голова болит, не то настроение, фраза, которая прицепилась, а в полноценный текст не складывается. Избавиться от неё не можешь, но и что-то другое написать тоже не получается. Сидит там, как привязанная. В такие моменты очень радостно почитать чьи-нибудь хорошие тексты. Я вообще очень люблю хорошие тексты. И ещё люблю рассказывать о тех, кого мне так радостно видеть в своей ленте. И сегодня мне захотелось рассказать о некоторых из них.

Я никогда не умела писать стихи. И этому, на мой взгляд, научиться невозможно. Можно научиться рифмовать, можно научиться грамотно составлять строчки и ни в коем случае не использовать нигде любовь-морковь. Но это не будут стихи. Это будут рифмованные строчки. Но есть те, у которых это не просто рифмованные строчки. Есть те, которые пишут так, что потом ещё долго ходишь и повторяешь какую-то запавшую строку про себя. Раз за разом, каждый раз находя в ней что-то новое. Именно такие стихи пишет Аля -- izubr. Я познакомилась с ней совершенно случайно - всего месяц назад. И я не понимаю как так получилось, что, кажется, все о ней знают и только я валенок. Наверное, вы её тоже все знаете. Но может есть и такие, как я. Делюсь. Очень хочется.

Ещё один человек, который меня неизменно радует своими строчками -- это amigofriend. К примеру, вот это мне и тогда и сейчас очень точно попало в настроение. Я перечитываю и радуюсь. Но амиго не только пишет, он ещё и фотографирует. У меня очень мало в ленте журналов, в которых фотографии. Но на эти фотографии мне неизменно хочется смотреть ещё и ещё. Делюсь. Очень хочется.

Последний журнал, которым я хочу сегодня поделиться, тоже, наверняка, знают все -- только я валенок. Но опять я думаю -- может, я не одна такая. Это журнал Вики -- kirdiy. Это один из немногих журналов в моей ленте, в котором мало текстов. Там картины. И мне страшно переборщить с эпитетами, поэтому просто скажу, что они очень солнечные и после них хочется улыбаться. Сидеть и улыбаться. Я познакомилась с ней совершенно случайно -- дискутировали на какую-то тему в одном журнале. А потом я зашла к ней в журнал и не смогла оттуда выйти. Просто не смогла. И не только потому, что для меня этот жанр вне всех моих возможностей. Мои возможности начались и закончились на трёхмерном домике с трубой. Не только поэтому. Не хочу эпитетов -- сходите и посмотрите. Делюсь. Очень хочется.

Замечательного всем дня! Ваша Я.

Быть молодым родителем крайне увлекательно. Очень развлекает и просвещает. Каждый день учишься в режиме реального времени - не отходя от кассы. А сколько всего нового и, главное, неожиданного, порой, узнаёшь. Когда чаду было около недели, отец чада, с интересом рассматривающий её всякий раз, когда выпадала возможность, после одного из осмотров подошёл ко мне. Глаза горели. И сразу понимаешь, что человек сделал величайшее открытие, которым срочно спешит поделиться. Что-то чрезвычайно важное и интересное.

- А ты знала, - радостно-возбуждённо смотрел он на меня, - что когда дети рождаются, у них уши, в самом начале, не до конца приросшие к голове. Они, видимо, потом прирастают.
- В каком смысле? - с сомнением в голосе парировала я.
- В прямом, в самом прямом! Там - между ухом и... ну тем, к чему оно крепится, так вот там - дырочка! - он смотрел на меня глазами Архимеда в момент крика "Эврика!" - Я же тебе говорю - ухо потом прирастает. Окончательно.
- У кого прирастает? - я пыталась конкретизировать сию абстрактную формулировку.
- У всех! - гордо сообщил мне молодой родитель. - И у нашей тоже!

На этом беседа прервалась, так как я, подражая великим спринтерам, рванула в спальню, проверять какое именно ухо у чада не приросло окончательно при рождении. Ушей, как и положено, было два и оба были крепко прикреплены туда, куда и должны. Без всяких неопознанных дырочек.

Молодой отец, кажется, на минуту расстроился:
( Collapse )

Литератор нервно ходил по комнате и курил, параллельно грызя карандаш. Я должен написать что-то нетленное - просто обязан! Иначе я так навсегда и останусь - Агафонов И.В. Тот, кто три романа назад, удачно старуху противную пришил. Да и то - без особой кровожадности. И что? Кто вспомнит? Нетленное - срочно! Что у нас в списке нетленных тем? Любовь! Точно! Надо писать о любви - просто необходимо.

Литератор рванул к пишущей машинке.

Сначала план. Детали потом. Она: главная героиня. Она - обязательно маленькая: чтобы сочувствие, симпатия, ассоциации, забота, что-нибудь ещё (придумается потом). Хрупкая, грациозная, изящная, тонкая. Глаза голубые. Стоп - сначала волосы. Блондинка? Нет, вульгарно, предсказуемо, навязло в зубах. К тому же, в конце, обязательно окажется крашеной. Тогда брюнетка. Нет, не пойдёт - это как назло блондинке. Шатенка точно не годится - ни рыба, ни мясо. Что там остаётся? Точно! Итак:

Она - хрупкая, грациозная, нежная, изящная, тонкая, огромная рыжая копна, зелёные глаза. Зелёное прекрасно сочетается с рыжим - сразу симпатия, сразу хочется согреть, но и внутренняя сила - не та, что коня на скаку, а та, что сама всё умею, знаю, но молчу, потому, что умная. Ещё деталей, ещё - литератор возбуждённо заерзал на стуле. Юбка-карандаш, чтобы подчеркнуть ноги - тонкие, изящные. Стопа...

- Сорок второго размера, - раздался голос откуда-то из угла комнаты.

Литератор вздрогнул, обернулся, посмотрел по сторонам. Молчи, - твёрдо сказал он внешним и внутренним голосам. Какого сорок второго? Тридцать пятого! Нет - четвёртого! Нет, даже не так - тридцать третьего! Очки - обязательно очки. Потому, что умная, очень умная, проницательная, но закрытая. Тонко чувствующая, трепетная.
( Collapse )

Просматривала отчего-то свой журнал и поняла, что я его веду уже четыре года. Четыре года. Че-ты-ре. Это очень много. Кажется, что прошла целая жизнь. Какие-то записи я читаю и не верю, что это написала я. Некоторые мне кажутся настолько хорошими, что хочется закрыть журнал, так как ничего такого, кажется, я больше не напишу. Некоторые мне кажутся настолько плохими, что хочется закрыть журнал, потому что стыдно. За такой период люди становятся "тысячниками", выпускают книги, сходят с ума, доказывают гипотезу Пуанкаре и изобретают квантовый компьютер. А я? Я не "тысячница", книг у меня нет - есть несколько статей, но здесь они вряд ли будут кому-то интересны, с Пуанкаре справились без меня. Правда, квантового компьютера всё ещё нет, но вряд ли я смогу быть им полезной. Впрочем, не знаю. Журнал стал для меня чем-то вроде убежища. Когда неимоверно тоскливо, хочется написать что-то смешное - потому что если мне тоскливо, то, наверное, кому-нибудь ещё тоже тоскливо. Вдруг поможет. Когда радостно, хочется написать что-то... Какая разница - просто хочется написать. Меня всё ещё поражает, что столько совершенно разных людей читает мой журнал. Мне это очень приятно. Я помню почти каждого читателя, с которым хоть раз поговорила. Я помню имена, ники, помню аватарки. Я действительно помню. И мне невероятно приятно, что вы есть - все вместе и каждый по отдельности.

Но каждый раз кажется, что всё. Исписалась. Больше писать не о чем. Больше не смогу. Это как на работе. Кажется, что больше ни одной теоремы больше не докажу. И страшно всегда. Очень. А потом преодолеваешь страх...

- Ты знаешь, что курить вредно?

Девочка лет пяти смотрела очень внимательно и серьёзно.
( Collapse )

К Сонечке по ночам приходила бабушка. Раньше она редко приходила, а в последнее время зачастила. Она садилась напротив Сонечки в кресло-качалку. Такого кресла у Сонечки никогда не было. И у бабушки не было. Оно появилось из ниоткуда - видимо, для того, чтобы бабушке было удобнее сидеть. Когда-то Сонечке очень нравилось сидеть у бабушки в ногах. Она сворачивалась клубочком, подставляя бабушке голову. Молчала и слушала рассказы. Рассказов было много - они сплетались в один клубок, в котором не было ни конца, ни начала. "Майн хайсл, майн фейгеле"*, шептала бабушка, вороша Сонечкины волосы.

- Майн хайсл, ты когда-нибудь вырастешь. Ты будешь большая, умная, красивая...
- Бабушка, а когда я уже вырасту? - Сонечка жмурилась и никак не могла представить как же это будет, когда она вырастет.

Бабушка сидела в кресле-качалке и так же, как и, кажется, сто лет назад, ласково приговаривала - майн хайсл, майн фейгеле. Сонечка молчала и жмурилась - теперь-то, она точно знала, как будет, когда она вырастет. Большая, умная, красивая... Впрочем, точно она знала только то, что она большая. Оказалось, что быть большой, иногда, очень обременительно. Быть большой включало в себя массу всего. Будильник по утрам; поход в магазин - и, кстати, не забыть купить картошку, она, кажется, кончается; не забыть убрать квартиру и обязательно вернуть Насте книжку - она уже раз пять звонила. О чём это? Сонечка сильнее зажмурилась - подожди, не уходи, я потом подумаю про книжку.

- Майн хайсл, - бабушка нежно погладила её по голове - Как ты?
- Всё хорошо. Я даже не знаю с чего начать. - Сонечка запнулась. Не рассказывать же о том, что кончилась картошка.
- Ты теперь стала совсем большой. Какая же ты молодец, майн фейгеле... - бабушка ласково улыбалась и смотрела откуда-то с высоты.

Кресло было высоким - таким высоким, что, казалось, Сонечке никогда не удастся на него залезть. Да это и не нужно. Ей хотелось как тогда, свернуться в клубочек и слушать, слушать... Слушать сказку о строптивой Катерине, которую никак не получалось выдать замуж. Бабушка рассказывала её перед сном. Сонечка переживала - ей очень хотелось, чтобы все поняли какая замечательная эта самая Катерина. Она просто не всегда слушается. Но и те, которые не всегда слушаются, тоже же могут быть хорошими, правда ведь?

- Правда, майн хайсл. Спи, майн фейгеле., - бабушка улыбалась и накрывала Сонечку пушистым одеялом.
- А ты мне дашь утром "коровку"? - Сонечка так любила "коровку", она лежала в коробке - в серванте.
- Конечно, майн хайсл, спи. - бабушка улыбалась и гладила Сонечку.
- А Катерина, всё-таки, выйдет замуж?
- Завтра - завтра ты всё узнаешь, - бабушка загадочно улыбалась и поправляла подушку - Спи, майн фейгеле...

Бабушка сидела в кресле, накрывшись пушистым одеялом, так похожим на то самое одеяло. Теперь-то Сонечка точно знала чем закончилась история с Катериной. Впрочем, может это была свсем другая Катерина.

- Не переживай, майн хайсл - дожди закончатся, осень пройдёт. Улыбнись - я так люблю, когда ты улыбаешься...

Сонечка цеплялась за одеяло, но образы расплывались. Сначала исчезло кресло, потом и одеяло.

Сонечка улыбнулась, встала и подошла к кроватке:

- Майн хайсл, майн фейгеле - просыпайся. Уже утро. Не волнуйся, майн хайсл, всё будет хо-ро-шо! Давай я расскажу тебе сегодня про замечательную, самую непослушную девочку - про строптивую Катерину...

*моя душа, моя птичка - идиш.