мини-торнадо

Как-то не получается у меня нумеровать толком свои летние дни, но писать стараюсь исправно. Ну и ладно -- лучше, наверное, так, чем совсем никак. Всё боюсь потерять запал, правда, отдаю себе отчёт в том, что, скорее всего, потеряю всё равно.

*******

Большинство моих дней -- сплошной день сурка. Они так мало отличаются друг от друга, что кажется, что писать совершенно не о чем. Апогей дня -- вечер, когда становится темно, когда всё, вроде, сделано, когда вот уже почти ложимся спать -- вот тогда я позволяю себе полбокала эля и жизнь начинает быть невыносимо прекрасной. Я мечтаю об этом эле с середины дня. Я бы, может, мечтала с самого утра, но утром даже на это совершенно нет времени. Холодный, тягучий, горчащий эль примиряет с действительностью и даёт невероятное ощущение свободы, сама не знаю от чего. Я искала в интернете сведения о том, как сочетается кормление с распиванием спиртных напитков, и, истерически смеясь, читала откровения мамы семилетнего ребёнка. Мне нисколько не мешает кормить, -- писала мама, -- я ведь пью бокал вина каждый вечер и, благодаря этому, чувствую что нисколько не ограничиваю себя ни в чём, что связано с кормлением. Мой ребёнок, -- продолжала она, -- уже, слава всем святым, спит почти пять часов ночью и поэтому я успеваю протрезветь и могу с новыми силами его кормить. Я читала и представляла себе этого ребёнка (он уже, по моим подсчётам, во втором классе), который просыпается среди ночи и кричит: мамаша, идите скорей сюда, я проснулся и мне необходимо подкрепиться. Я представляла как она встаёт с кровати, мотает головой, стряхивая остатки сна и алкоголя и бежит: да, дорогой, мама уже идёт. Мама, -- сурово смотрит ребёнок, отрываясь от груди, -- не пейте больше шабли на ночь, у меня от него изжога и газы. Сколько можно просить -- если уже пьёте, то исключительно красное сухое. От него сразу нега и блаженство.

Я рассказала об этом Ыклу, на что он философски заметил, что, в принципе, можно кормить и до восемнадцати, никто не мешает. Более того, тогда уже можно не только бокал вина вечером маме, но распить вместе бутылку и закусить молоком. Отчего бы, собственно, и нет.
( Collapse )

*******

Невероятно горжусь собой -- проверила почти сто пятьдесят работ за два с половиной дня. И действительно -- есть чем гордиться, ведь после каждых десяти хочется всё бросить, накапать себе сто граммов коньяка, уволиться к чёртовой матери и провозгласить себя совершенной бездарностью, которая не в состоянии объяснить даже самых элементарных вещей. Один мой знакомый, заканчивая стопку из двадцати экзаменов, выпивает пятьдесят граммов текилы -- он утверждает, что только это возвращает ему душевное равновесие и позволяет проверять дальше не крича: всё, пошли все к чёрту, включая меня, потому что ну как?! как вот это можно было написать?!

Я думала, что видела всё, однако, проверяя промежуточный экзамен и обнаружив в нескольких работах запись "предел, когда i (мнимая единица -- примечание моё) стремится к бесконечности", и это на восьмой неделе семестра, я поняла, что видела далеко не всё, и всё, наверное, никогда не увижу. Всегда будет что-то. В том же промежуточном экзамене, у трети студентов значение косинуса достигало скольких угодно (к примеру, восьми) и это ведь в совершенно мирное время (как мы знаем, в военное время, его значение легко может достигать четырёх. Не восьми, правда, это даже в военное время не происходит). Им это совершенно не мешало -- восемь и восемь, значит так сложилась жизнь. Тяжело ему -- косинусу этому.

Рассказывают, что в одном из израильских университетов, на одном из экзаменов по дискретной математике, был задан вопрос, звучащий приблизительно так: даны четыре господина. У них есть три ящика водки, пять ящиков пива, два ящика вина и ящик коньяка. Как они должны разделить это между собой, так чтобы... (дальше был хитрый вопрос, требующий знаний комбинаторики).
( Collapse )

*******занимательная орнитология*******

-- А вот ты знаешь чем отличается скворец от чёрного дрозда? -- важно подходит ко мне Ыкл и выжидательно смотрит.
-- Тем, что один из них скворец, а второй дрозд? -- неуверенно начинаю я, проклиная всё на свете. Мои знания орнитологии исключительно теоретические. Как же они выглядят-то, господи? Тут и этого не вспомнишь.
-- О, я тебе сейчас скажу, -- радостно, словно ребёнок, только что выучивший что-то новое и важное, довольно сообщает Ыкл, -- скворец по земле ходит, а дрозд -- прыгает. Вот как увидишь кого-то, похожего на дрозда или скворца, сразу смотри как он передвигается. И вот если ходит -- скворец, а если прыгает -- дрозд.
-- Бог мой, -- сокрушаюсь я, -- то есть, ты мне предлагаешь тихо стоять, там, где кто-то, похожий на них обоих, а потом ещё пытаться понять прыгает оно или ходит? А вдруг оно прыгает, а я решу, что это у него походка такая? Или наоборот -- оно будет важно ходить, но я случайно шевельнусь и оно от страха как прыгнет! И тогда я решу, что это дрозд -- прыгнул же -- а это на самом деле ходящий скворец, который прыгнул совершенно случайно, от испуга!
-- А ты не шевелись! -- строго смотрит на меня Ыкл.
( Collapse )

-- Уходите скорее, -- выпроваживаю я Ыкла и чадо из дома, -- мне надо срочно убрать квартиру!
-- Дорогая, -- растерянно смотрит на меня Ыкл, -- к нам же через два дня придёт уборщица, для чего тебе убирать квартиру, да ещё и срочно?
-- Как это для чего? -- я смотрю на него и понимаю, что мы, наверное, действительно с разных планет, -- как это для чего?! Во-первых, она придёт, а у нас такой бардак, кошмар! Стыда не оберёшься! Так и вижу как она потом всем рассказывает -- ходила тут убирать квартиру, а у них такой бардак, такой ужас, стыд да и только!
-- Подожди, -- прерывает меня Ыкл, -- так если чисто, для чего ей тогда вообще приходить?
-- Подожди секунду, -- не даю я сбить себя с толка, -- сейчас и до этого дойдём. Так вот. Во-вторых, она всё равно убирает плохо. В смысле, может, по каким-то там стандартам, она и не очень плохо убирает, но с моей точки зрения -- плохо. И поэтому мне всё равно надо будет после неё убирать, так уж лучше я заранее это сделаю. Понимаешь? -- я выдыхаю и беру паузу. Я молодец, всё так замечательно объяснила.
-- Нет, -- вздыхает Ыкл и смеётся, -- не понимаю. Для чего тогда уборщица, если ты всё равно убираешь всё до неё, а потом ещё немного после?!

( Collapse )

жизнь______

Осень в Лондоне почти такая же дивная как в Принстоне. Каждый раз, когда я вдруг вижу виды Нью Йорка я вдруг ловлю себя на том, что невероятно скучаю. И тогда я вспоминаю -- Лондон это почти Нью Йорк. Даже, наверное, богаче.

Ангелоподобный белокурый юноша с длинными, будто профессионально фортепианными, пальцами, тонкий и пластичный словно лебедь из детских воспоминаний, перекатывает хрустальный шар под завораживающую и успокаивающую мелодию посреди площади Лейчестер. Я присоединяюсь к бесшумной, затаившей дыхание толпе, и заворожённо смотрю как шар перекатывается из руки в руку, через плечи, через голову. Он плавно машет руками словно крыльями и я вспоминаю давно забытое -- девочки, сконцентрируйтесь, плавнее, плавнее, вы же не утки, право слово, вы -- лебеди! Шар то будто висит в воздухе, то неподвижно покоится на запрокинутой голове -- прямо посреди лба. Мне кажется, если подойти поближе, можно прочитать в нём будущее и прошлое. Настоящее читать не надо -- вот оно, бери и живи. Юноша всё перебрасывает шар, касаясь кончиками пальцев и мне кажется, что на мгновение все законы физики отменили. Их больше нет.
( Collapse )

Ты просыпаешься утром, недовольно смотришь на будильник, который показывает удивительное время -- такое, в которое нормальные люди ещё спят, бьёшь по кнопке и думаешь -- к чёрту школу, надоело, сколько можно! Потом думаешь -- какой кошмар, я ужасная мать, ужасная. Встаёшь, отряхивая тяжесть сна, выскакиваешь из-под приятного одеяла и решаешь -- никогда больше; начиная с этого момента я буду всегда изумительной матерью: я буду вовремя вставать, я объясню почему это так здорово вставать так рано и ползти под дождём полтора километра, чтобы получить полтора килокуба всяких, несомненно полезных, облагораживающих душу и вид, знаний. Ну, ладно, может не этими словами, но здорово же. И я никогда, ни за что не расскажу как пропускала все первые уроки, как спала на лавочке и как радовалась, что меня отпускают в школу саму -- иначе ведь довели бы и сдали с рук на руки.
( Collapse )

Старость, мне кажется, это не возраст, это -- состояние. Это тогда, когда вдруг хочется значительно меньше, чем хотелось раньше, когда цвета перестают быть такими яркими, когда радость всегда средняя, спокойная, да и горесть, чести ради, тоже средняя -- скорее некая постоянная, которая всё время с тобой.

-- Как я тебе завидую! -- восклицает мама раз за разом, когда я ною на тему того, что мне жизненно необходимы вот эти сандалии, а ещё вот эти лосины, ещё бы вот эту сумку, несколько свитеров (а то смех и грех, честное слово, у меня их всего-то... мало, в общем).
-- Чему ты завидуешь? -- раз за разом удивляюсь я, -- ладно бы я тебе ныла, а потом покупала бы. Но нет же, мне, во-первых, жалко денег, во-вторых, я не ротшильд, в третьих... В третьих, какая я несчастная, у меня никогда, просто никогда не будет этих прекрасных сандалий!
-- Балда ты, -- смеётся мама, -- что мне твои сандалии! Ты хочешь этого всего, понимаешь -- хочешь! У тебя глаза горят, когда ты говоришь про свои теоремы, сандалии, розы в саду и лебедей в озере. Вот я и завидую этому -- тому, что хочешь!
-- Так ты же тоже хочешь! -- понимаю я, -- мы просто хотим разное. Ты, к примеру, хочешь путешествовать.
-- Да, -- вздыхает мама и смеётся, -- но иногда мне кажется, что я многое потеряла оттого, что не хотела вот так как ты: всего на свете, сразу, с горящими глазами.

Это неправда, конечно. Она всегда хочет. Просто иногда, когда ей грустно, она внезапно стареет и ей кажется, что больше ничего не надо, да и не хочется вовсе.
( Collapse )

Я читаю всё, что вы мне сказали обо мне и о моём виде и нахожусь, честно говоря, в некотором недоумении. Не то чтобы я не считала себя красивой, но я никогда не считала себя красавицей. Есть несколько человек в моей жизни, которые постоянно повторяли мне о том, что я красавица. Первая -- моя бабушка. Она говорила, что я невероятно похожа на её маму, мою прабабушку.

Моя прабабушка была действительно необыкновенно красива. Необыкновенно. И столь же своенравна. Она росла в религиозной семье, дочь раввина, её учили, что слово отца -- закон. Когда подошло время, ей нашли хорошего жениха. Отец был доволен, родители жениха тоже -- ещё бы, такая партия. Прабабушке он совсем не нравился и она совершенно не желала выходить за него замуж и жить с ним всю жизнь. Она просила, уговаривала, она умоляла. Ничего не помогало. Когда пришло время, она надела свадебное платье и пошла под хупу, словно на виселицу. Я не знаю точно всех подробностей, но знаю точно одно -- свадьбы не состоялось, она ушла прямо из-под хупы. Отец был сердит. Сердит так, как не был сердит никогда. Он запер её на чердаке и она семь лет сидела на чердаке. Но и это было не всё. Отец постановил: раз не захотела как у людей, то будет не как у людей до конца. Захочет замуж выйти -- пожалуйста, но только либо за разведённого, либо за вдовца и, как минимум, с двумя детьми. Мой прадедушка был вдовцом с двумя детьми. Моя прабабушка любила его так, как вообще могла любить эта сдержанная, властная, гордая и своенравная женщина. Она родила ему ещё двоих детей -- девочку (мою бабушку) и мальчика. Мальчик погиб во время войны, с бабушкой же она жила до самой своей смерти. Она вставала в пять утра, убирала дом, готовила еду, стирала, гладила. Она помогала с уроками моей маме и её сестре. Она выучила русский уже будучи достаточно взрослой, но говорила всё равно плохо. Она до конца жизни была своенравной красавицей. Даже в старости.
( Collapse )

Сначала оно вообще никак. Вот никак, совсем. Только иногда думаешь -- чёрт, а если вот то, что родится, мне совершенно не понравится?! И что тогда? Вот что тогда делать? И все вокруг твердят про материнский инстинкт (чёрт бы побрал их всех и этот самый неведомый инстинкт), а ты сидишь и думаешь -- а вдруг у меня эта кнопка вообще не включится?! Нет, правда, бывает же так -- у всех включилась, а у меня не включится. И вот, после всего это, я застряну на всю, вообще всю жизнь, с кем-то, кто мне совершенно не нравится, но кого я обязана любить, целовать, обнимать, что ещё там в этом скорбном списке. А оно мне -- ну вот совсем, совсем не понравится.

Потом становится интересно. Потом, когда уже не встаёшь по утрам с мыслью пристрелите меня. Вдруг что-то шевелится и непонятно что это такое -- то ли несварение, то ли как в фильмах ужасов: что-то там такое живёт, что, вполне возможно, мне совершенно не понравится. А уже должна. Ужас какой, ещё ничего, по сути, нет, но ощущение должна давит будто столп в сто атмосфер. И утешаешь себя, утешаешь -- ты сильная, ты всё сумеешь. Да и пусть не просыпается этот чёртов инстинкт, но ведь разумный человек же, сильный -- надо, значит сдюжишь. Все могут, и ты... наверное, ну почти точно -- но сможешь.
( Collapse )

Одна из вещей, за которые я очень люблю переезды, особенно дальние, что всегда обнаруживается, что у меня катастрофически нет обуви для пребывания в этом месте. Вот совсем. И нет, все эти пары прекрасные, конечно, но их же что -- раз, два и обчёлся, -- нет, пожалуйста, не надо мне сейчас тут три, четыре, пять -- мы же не считать тут собрались, а обсудить трагичность ситуации. А если ты уже понял всю трагичность ситуации, то расскажи, пожалуйста, что мне делать.

Уже четыре года подряд я хотела конкретные сапоги. Мой внутренний цензор не позволяет мне заплатить то, что они просят, несмотря на то, что очень хочется. Что значит хочется, какое хочется, если совершенно очевидно, что купив их, я сразу настолько пошатну наше финансовое положение, что жить нам останется только в этих сапогах. А мы в них втроём не поместимся. Не поместимся, тебе говорю, о чём тут спорить. А даже если бы и поместились, то вы же мне их растянете к чёрту, для чего они мне тогда вообще нужны?

Четыре года подряд я с пугающей периодичностью вспоминала о том, что я их всё-таки хочу. Но не сейчас. Сейчас мне нужны вот эти сандалии, вот эти ботильоны и вот эти эспадрильи. И они втроём чуть дороже этих одних, но их же трое, а эти -- хоть и прекрасные -- всего одни.
( Collapse )