мини-торнадо

Крымский был налоговым консультантом. От бога, как принято говорить. К нему приходили люди, приносили кипы бумаг, смотрели отчаянным и растерянным взглядом, и молили: помоги. Крымский брал в руки калькулятор, чего-то считал, пересчитывал, грыз ручку, смотрел безумным взглядом куда-то вдаль, и выдавал аккуратно заполненные декларации, но не только. В процессе Крымский напоминал сумасшедшего профессора -- такого, какими их рисуют в комиксах: всклокоченная шевелюра, ручка во рту, безумный взгляд; процесс увлекал его полностью, втягивал в себя как в болото. Он получал удовольствие от того, что для большинства людей было сущей мукой. В общем, Крымский был гением в своём деле, впрочем, многие считали, что не только в нём.

Липа любила Крымского. Они жили вместе уже много лет, она постепенно привыкла к его странностям; когда Крымский, сверкая глазами, рассказывал очередную историю, Липа внимательно слушала и не могла оторваться. С Крымским было интересно и не скучно, это перевешивало почти все его недостатки. Крымский любил хорошо выглядеть, несмотря на давно официально провозглашённое -- мне всё равно. Он говорил, что ему всё равно, но Липа помнила как когда-то, когда он только начал за ней ухаживать, он пригласил её к себе выпить кофе. Жил он один, в небольшой квартире. В квартире был практически идеальный порядок, за исключением горы одежды на кровати. Создавалось ощущение, словно он что-то искал в шкафу, для чего ему пришлось достать из него практически всё, что там лежало, а положить назад не успел, очень торопился к Липе. Липа тогда удивлённо смотрела на гору одежды, но вопросов не задавала, ни к чему, если что -- потом разберётся. Уже потом, спустя несколько лет, когда они уже жили вместе, Липа поняла откуда взялась та гора одежды, с которой началось её знакомство с настоящим Крымским. Крымский готовился к свиданию с ней. Он и сейчас, когда предстояла важная встреча, доставал из шкафа рубашку за рубашкой, всё примерял, пытаясь понять доволен он или нет, провозглашая при этом, что ему совершенно всё равно. После его ухода Липа, вздохнув, раскладывала образовавшуюся на кровати гору одежды по местам и напевала насмешливо -- ему всё равно, ему всё равно.
( Collapse )

Дитя начала улыбаться. Правда добиться этой обворожительной улыбки дело совсем не простое. Сначала надо стоять над ней, долго улыбаться, здороваться -- привет тебе, привет! -- ещё улыбаться, говорить какую-то чушь (когда эта чушь становится совершенной чушью, дитя хмурится -- дорогая мама, сообщает она мне молча, что вы несёте!), ещё улыбаться, понять, что больше улыбаться не в состоянии, так как болят все лицевые мышцы, понять, что не улыбаться тоже уже не в состоянии, так как наступил временный паралич мышц, отвечающих за улыбку, отчаяться, почти отказаться от идеи и вот тогда и только тогда -- о, тогда она вдруг дарит самую обворожительную улыбку из всех существующих на земле. Прямо как на картинке -- широкая улыбка и узкие щёлочки глаз. Держите, мама, сообщает она мне, только уже отстаньте и расслабьтесь, а то прямо смотреть жалко!
( Collapse )

Искала нечто в почте и наткнулась на собственный комментарий многолетней давности. Моя чудесная френдесса nata_blackcat тогда предложила сыграть в игру "когда я был маленький, я был убеждён, что". И вот я ответила тогда, а сейчас мне и самой захотелось предложить сыграть в такую же игру. Я тот свой комментарий дополню немного рассказами, но пункты оставлю те же самые (хотя могла бы добавить, как минимум, столько же).

Я была убеждена что:
( Collapse )

-- Дорогая, если ты не выздоровеешь к моему возвращению, я тебя съем! Возьму и съем.
-- А тебе не жалко? Так хоть больная есть, а если съешь -- никакой не будет.
-- Очень жалко, буду плакать и рыдать, но съем всё равно.

*******

-- Мама-бегемама, толстая пастрама!
-- Я сейчас обижусь, ей-ей обижусь, ну скажи ей, скажи -- я не толстая!
-- Как на это можно обидеться? Это практически комплимент! Сама подумай, где ты видела толстую пастрому?
( Collapse )

Всё-таки сегодня снимать жильё это совсем не то, что было раньше. Сегодня -- посмотрел один дом, другой дом, третий. То не нравится, в этом комнаты маленькие, в этом на кухне посудомойки нет -- сплошные претензии.

Когда мама была студенткой, её подруга Оля снимала угол у двух чудесных сестёр старушек. Все жили в одной комнате, перегороженной шкафом. По одну сторону шкафа лежала в кровати одна из сестёр -- была она парализованная и немая. По вторую сторону шкафа стояла раскладушка, на которой спала Оля. У стены напротив стоял небольшой диванчик, на котором спала вторая сестра. Как-то раз, решила Оля устроить небольшую вечеринку и позвать однокурсников в гости. Вторая сестра не только разрешила, но и в честь этого ушла ночевать к подруге. Парализованная же сестра осталась лежать за шкафом.
( Collapse )

Я, кажется, влюбилась. Ни за что бы не подумала, что влюблюсь, но вот -- влюбилась. И мне немного стыдно признаваться, я шепчу про себя: прости меня, мой навеки любимый единственный Иерусалим; великодушно помилуй, мой ненаглядный Нью Йорк, это все несерьёзно, наверное, не ревнуйте, пожалуйста, но я влюбилась. Влюбилась в эту суету на улицах; в миллионы разных, совершенно разных лиц; в вежливое "мисс"; в немного чопорные доброго дня, утра, вечера; в строгие дома в центре, не предполагающие никакой легкомысленности, но не обижающиеся на глупый восторженный смех; в изумительно-аккуратные, немного вычурные, пузатые фасады домов отдали от центра, которые (теперь я точно знаю), в большинстве своём, значительно красивее внутри, нежели снаружи (и мне совсем не хочется жить практически ни в одном из них, но как же их вид приятен взору); да даже в вечернюю давку в метро, где тесно, но все и вся вежливы и никто не в обиде (сюда, сюда, мисс, здесь чуть больше места, а я вас со спины прикрою).

Невероятно забавно наблюдать как меняются люди от станции к станции. Осмотревшись немного вокруг, посмотрев на дома и машины соседей, я изумлённо мучила коллег: а что, простите, здесь другая вселенная и Порше это что-то, что доступно любому? -- вспоминая восемь разных Порше на нашей улице, всё вопрошала я. Здесь много разных вселенных, -- смеясь, отвечали мне, -- ты живёшь в той, в которой доступно практически всё практически всем. Ну и ладно, -- расслабленно улыбалась я, -- я-то думала, что сошла с ума.
( Collapse )

Есть удивительное сообщество spacetime, в котором играют: рассказывают истории на заданную тему, передают друг другу эстафету, читают истории -- в общем, получают удовольствие от рассказов и рассказчиков. Сегодня меня там осалили, предложив тему в заголовке. Первую из историй я уже когда-то рассказывала, а вот две остальные, кажется, нет. Так что вот.

Удивительно получилось. Практически на любую тему у меня есть всякие разные рассказы -- у меня было наполненное событиями детство, потом такая же юность, да и сегодня, в общем и целом, жизнь постоянно удивляет меня своими вывертами. Но именно эта тема для меня невероятно сложная -- я, в общем и целом, почти никогда ни о чём не жалела. То, о чём действительно жалела, настолько личное, глубинное и нутряное, что его не вытащишь на публику ни за что, да и не надо, наверное.

Но я попробую подойти иначе.
( Collapse )

Я не очень хорошо слышу. Зато я приноровилась читать по губам. В большинстве случаев, мне это очень помогает. Исключение составляют случаи, когда со мной разговаривают стоя ко мне спиной и когда говорят с сильным акцентом. Иногда это доставляет неудобства.
( Collapse )

Даже ночью удушающая жара, доходит до тридцати пяти. Я устало сажусь в такси, думаю только о том, что сейчас станет лучше -- в такси кондиционер. Таксист вздыхает -- жарко! -- смотрит на меня, качает головой и отирает пот со лба. Я согласно киваю. Мы молчим какое-то время, я смотрю в окно. Таксисту же хочется поговорить

-- Это ещё ничего, -- успокаивающе говорит он, -- вот днём ещё хуже было! -- Я опять согласно киваю. Действительно хуже, почти тридцать девять. -- А завтра, -- продолжает он, -- вообще обещали сорок! Вот куда это годится? -- он выжидательно смотрит на меня. Я думаю: и правда, никуда не годится. У таксиста тяжёлый русский акцент, но он предпочитает говорить на иврите. Мы молчим какое-то время, за окном Луна, ей тоже жарко. -- А вот я в молодости в Сибири служил, -- прерывает он тишину, -- так там минус пятьдесят ночью! Ты представляешь себе что такое минус пятьдесят? -- он смотрит на меня, я послушно качаю головой: нет, не знаю. -- А я тебе сейчас расскажу! Минус пятьдесят -- это когда вот ты плюёшь, а плевок по дороге замерзает и падает на землю. И лежит там себе -- льдинка. Представляешь? -- я согласно киваю. Таксист вздыхает, включает кондиционер на полную мощность, -- И непонятно что хуже, -- задумчиво добавляет. Действительно непонятно. Особенно, учитывая предсказания на следующий день.

*******
( Collapse )

Я хотел вернуться на белом коне. Я должен был вернуться на белом коне. Я должен был въехать в город, белый конь должен был гарцевать, а я, я, я -- должен был держать окровавленный меч, высоко подняв руку, сдержанно улыбаться и слушать восторженные вопли толпы. Всё должно было быть именно так.

Нет, я не был уверен в том, что всё получится именно так. Но мне очень хотелось. Мне хотелось так, будто от этого зависела вся моя жизнь. Впрочем, почему будто. Когда едешь биться с драконом, тут не до будто -- тут или он, или ты. Но я не смог. Я очень хотел, но не смог. А ты, ты -- который исступлённо кричит о моей трусости и слабости -- именно ты -- ты бы смог? Нет, подожди, не отвечай. Подумай, представь. Ты -- один на один с ним в пещере, размером с его коготь на пятой, самой маленькой, запасной ноге. У него стекает слюна, он отвратителен, он страшен, он внушает страх и отвращение одновременно. Он лежит и знать не знает, что ты пришёл его победить. Да ему наплевать на тебя, честно-то говоря. Но ты уже пришёл. Он пока спит, вязкая, липкая слюна вытекает из угла чёрного, шершавого рта; он царапает когтями камни, будто видит дурной сон, словно знает, что сейчас надо проснуться и защищаться. Либо он, либо ты. Подумай, прежде чем отвечать -- ты смог бы? Уверен? Убеждён?
( Collapse )